Generation Z

Generation Z

И надо сказать, что это было даже очень хорошо. Во-первых, потому, что не обязывало чувствовать и подключаться. Хочешь — слушай, хочешь — иди кофе попей или чего покрепче. Во-вторых, потому, что в очередной раз позволило столкнуться с хорошей литературой о России, которую мы потеряли в девяностые и продолжаем терять сейчас.

Лестницы, двор колодец, тусклое пространство небольших сценических комнат с выкрашенными в красный стенами, свисающая проводка, туго скрученная в петлю на потолке, придавали текстам еще большую убедительность. Русская подпольная драматургия на фоне помпезно представленного бирюзового солнца Петербурга в палатах и дворцах? Чем не альтернатива? Чем не традиция? Маленькие люди со сжатыми кулаками и очень простыми историями о глубинке, о которой Достоевский мог только помыслить и которой Радищев даже не проезжал. Правда места и правда слова в формате одноактных пьес.

«Сердечно благодарим». Сцена из эскиза. Фото — архив фестиваля.

Эскиз Романа Гараева по пьесе Анастасии Федоровой «Сердечно благодарим» напоминал домашнее собрание служителей культа «Боли и прощения» — утрированный парафраз толстовской мысли о «непротивлении злу насилием». Четыре актера — четыре участника (три прихожанина и один пастор) поочередно рассказывали зрителям о новой гипотезе спасения человека в мире через абсолютное принятие боли и насилия и сопричастность им. Разомкнутая мизансцена, в которой гости и причащающиеся сидят на соседних стульях и вместе слушают пастора у импровизированного алтаря (стойки бара в виде дельты старого пианино), располагала к диалогу и почти «полному обращению в новую веру». Полумрак комнаты, куда зрители продолжали стекаться весь эскиз, сбивал с толку и наводил на мысль о возможно клерикальном характере действа, на котором мы/зрители — спонтанно оказались. Финальное причащение изюмом — «страдающим виноградом» и квасом отсылало к божественным мантрам и хулиганским акциям Пригова, словно подтверждая спонтанно возникшую мысль не о театральности, а об акционизме «Так себе» движения.

Режиссер Дарья Левингер стенограмму с вечера лауреатов поэтического конкурса, каковой является пьеса «Каэрос и томаты» Анны Агаповой и Вектора Поступкова превратила в открытую репетицию предстоящего спектакля, где ведущие оказались кентаврами с утрированно восторженными голосами и пристяжными хвостами, праздничный стол — куском длинной крафтовой бумаги, на которой, как на карте, обозначаются блюда, а стул — трибуной для поэтических высказываний. В центре всего этого буйства, конечно же, героиня по имени Анечка, скромный русский поэт, драматург и начинающий лауреат. Забавно, но сквозь словесную непрореженность, стенограммность и подлинность текста проступали приподнято оптимистичные служители музеев, вчерашние правнучки баронесс и дети вчерашних пролетариев. В этой горючей смеси, почти что «Мифогенной любви каст», рождалась такая кислотная истина абсолютно трезвого текста, что становилось понятно, насколько бездонно и безгранично в своей абсурдности наше настоящее и как много текстов оно еще может нам подарить.

«Каэрос и томаты». Сцена из эскиза. Фото — архив фестиваля.

Третий эскиз — «Секундант» драматурга Алисы Протас и режиссера Марии Гельштей — был миниверсией будущего спектакля: социальной драмы с элементами абсурда, в которой влюбленные варят суп, пьют водку, разговаривают о литературе, с каждой минутой все больше и больше ненавидят друг друга, а в конце убивают. В режиссерском парафразе дело закончилось битьем посуды и яиц о лист крафтовой бумаги из предыдущей постановки.

Наконец, последний эскиз — «Мне 12 лет» драматурга Анны Агаповой, режиссеров Олега Пинжова и Марины Хомутовой уравнял в правах акционистские задачи фестиваля и театральность воплощения отдельных текстов. Игрался он в полной тишине. Точнее, под негромкий треск диктофонной пленки и клацанье кассетника во время перестановок. Географическая близость героев драматургии Агаповой и Сигарева настраивала восприятие как бы сквозь призму сигаревского «Пластилина». Это не стилизация, а совершенно равнозначный атмосферно текст, выстроенный как монолог, ужасно напоминающий, с одной стороны, «Кислород» Вырыпаева, с другой, «Наташины мечты» Ярославы Пулинович, с третьей — сам «Пластилин». Жуткая история ребенка, рожденного в уральском шахтерском городке, рано потерявшего отца и до своих тридцати день изо дня проживающего одну и ту же травму — отказа от матери аутистки в двенадцать лет, выстраивается актером как звуковое многоголосье: складывается из диктофонной нарезки историй разных лет, рефреном кружащихся вблизи одной темы — утраты и собственного предательства. «В нее кидали бутылки, а я стоял и смотрел. Мне было стыдно, что это моя мамка». Скудный свет фонаря, жужжание звукозаписи, немая фигура актера.

«Секундант». Сцена из эскиза. Фото — архив фестиваля.

На фоне помпезных чествований и торжеств «года театра» такой формат театрального фестиваля смотрится куце. Но подкупает уже не первый год напористым жизнелюбием и упрямством. Четкой верой в то, что театр рождается и живет абсолютно в любом пространстве: здания с колоннами и без, рюмочной, закусочной, библиотеки. Театр — это то, что со‑зидается и со‑бытийствует «для» и «вопреки». При полном отсутствии бюджета и веры в дальнейшую перспективу. Возможно, с очевидной отсылкой к старику Брехту и его фразе о том, что театр — прежде всего высказывание. Если хотите, манифест поколения, отодвинутого типовым русским эйджизмом на черную лестницу, но нисколько не разочарованного в себе. Напротив, широко улыбающегося северным и южным ветрам.