Гроза. Этюды в черном

Гроза. Этюды в черном

Идя на «Грозу», на спектакль, который обычно не пересматриваешь по хрестоматийности, думаешь, что лучше всего из него помнишь, что Катерина бросилась с обрыва. Меня в этом разубедила одна из первых же сцен. Лучше всего я помню, как ужасало меня в детстве это рабски слепое «Бла-алепие! Бла-алепие!» – неужели они не видят?

Сегодня ответ на этот вопрос кажется излишне очевидным.

В «Грозе» «Сатирикона» не только расклонировавшиеся Феклуши (Евгения Абрамова и Полина Райкина) – отнюдь не привычные простодушные лизоблюдки, готовые на любое привычное пресмыкание, лишь бы что перепало по барской милости. Они хитроватые, они играют в свою игру со злобным внутренним хохотом, им нравится пугать людей. Герои там на самом деле все не те, кем кажутся, но чтобы заметить это, надо пройти сквозь текст, всмотреться в то, как спектакль сделан, из какого теста слеплено само понятие «молодой актер».

Молодой актер слеплен из бесконечных ученических этюдов. Из ста пятидесяти проб одной и той же сцены, которую обязан представить то как трагическую, то как комическую, то как злободневную. Из упражнений на бесшумное таскание длинных скамей. В чешечках этюдных, с прямой спиной. Движения, жесты дерганые еще, сцены одна от другой отделены, как отдельное домашнее задание. Все это состав из вчерашних выпускников, которых, по словам Райкина, он перво-наперво «прогоняет через классику», играет и обыгрывает с душой. Прежде всего по танцам – то по включающемуся джазу, то по балаганной тяге, то по пластике, с которой ночное свидание превращают в распутную ночь Ивана Купалы, из которой ближе к концу раскрываются все предшествовавшие фольклорные напевы – видно, как наслаждаются молодые актеры тем, что их в «школьной программе» выпустили на волю: показать себя красиво и в свое удовольствие. Цветут ребята, как только могут цвести в созревающей молодости училища, когда уже отучились всем собой сливаться с тем, кого играют, начали думать, где они сами. Улыбаются они не роли, а свободе и дебюту. Плачут не по роли, а по ужасу жизни своей будущей безродной. Боятся не того, персонаж преуспеет ли, а того, сами преуспеют ли. «Гулять хорошо-о – бе-ездна открылась...»

Сцена из спектакля. Фото – официальный сайт театра.

Еще одно этюдное упражнение – интонацией, не меняя классических поз, не выходя из костюма и грима, раскрыть героя как на ладони. В каждой отщепленной мизансценке можно подать его по-другому, оставаясь верным букве. Добрая дуэнья Варвара (Ася Войтович) оборачивается двуличной, злой на то, что сама засиделась, девкой, которой хоть бы кем поиграть, хоть бы об кого позабавиться – что об Катерину (Мария Золотухина), что об Кудряша (Никита Смольянинов). Тихон (Илья Денискин) не жалкий – нет своего ума не потому что маменькин сынок, не боится он маменьку, но потому что гульной и беззаботный, и боится он только лишиться беззаботности своей, в которой за него чужим умом все думают. Неправы те, кто считает, что по мере развития событий он взрослеет, облачаясь все солиднее и солиднее: простодушный балбес, играющий в маменькиного попугая, потому что забавно же, в противовес костюму ничуть не меняется, оставаясь в финале, с пропажей последнего человека, который служил громоотводом между матушкой и его безалаберностью, беспомощным, а не прозревшим. «Бросить его! как он в руки попал?» – восклицает Катерина вовсе не про ключ от калитки, а про мужа.

Кабаниха (Юлия Овчаренко) – не забуду мать родную. Угадай мелодию с одной ноты. Вздрогнет, увидев собственную маму или бабушку, поколение, которое хоронило за плинтусом. Персонаж, таящий в себе, пожалуй, больше всего сюрпризов и референсов. Бесконечный шлейф халата в сольном выходе — привет от стелющихся рукавов из выхода Мадам в классических сатириконовских «Служанках». (Все помнят, что они игрались на балетных станках? Становится ясно, откуда они, колодками ложащиеся на плечи детей и легко при этом носимые «старой» маманей.) Именно в домашней сцене вдруг видно, что репетировали Кабаниху на жестких, жестоких и соблазнительных киноролях Маргариты Тереховой – даром что внешне похожа. Сперва неожиданно, что сразу после этой сцены Марфу Игнатьевну в пеньюаре с захаживающим по-соседски Савёлом Прокофьичем (Георгий Лежава) сделали старыми любовниками, но вслед за этим самая блестящая музыкальная вставка, в которой всё недоговоренное: «Paroles, paroles», у зрелого зрителя вызывающее хохот и аплодисменты.

Мария Золотухина (Катерина), Юлия Овчаренко (Кабанова). Фото – официальный сайт театра.

Катерина, наконец. Эта Катерина не тоскует, совсем не тоскует, в ней решительная ненависть порешенного человека. Бросается она за мужем в попытках спасти себя от смерти, а не от греха: на него она решилась заранее, все решила для себя, ещё до спектакля. Еще до свидания поняла, что воли нет – но не силы воли, а той, в которой летают. Жизнь такая постыла. Она борется с собой не из страха, а потому что грех бесперспективен, грех обречен: что затеяла-то, сумасшедшая?.. Катерина не сумасшедшая, она единственная взрослая, серьезная, верящая (больше, чем верующая), в игры не играющая – и оттого ненавидит себя, что из-за честности к чувству единственную жизнь свою загубит, это чувство знакомо. Повидала – этого никто не отнимет.

Дебютантка Мария Золотухина — как она понимает? Какими чудесами? Откуда знает – после того, как сама призналась зрителю, что никогда не любила, совсем-совсем, и серьезными глазами своими посмотрела? Миллион к ней вопросов. Ответь, где человека берешь, который такими глазами на тебя смотрит, что страшно за обоих делается, так страшно, что на себя все берешь и о том, что виноват он, не думаешь? Судьбу перенимаешь – как кофту переодеваешь. Обнимает Катерина Бориса (Ярослав Медведев), как будто только что влюбились оба, и — не подходя, не подходя, оба знают; оба не могут, но и — не могут не. Откуда обнимает так ласково, когда ласки ей хуже побоев? Не забыл меня? Не сердишься?.. Вопросы обреченной безответной. Вспомнить бы, как он жалел – не вспоминается, потому что затерто собственной беспомощностью перед бездной неволи. «Развяжите мои кры-ы-ылья…»

Сцена из спектакля. Фото – официальный сайт театра.

Живет и говорит со скоростью, с которой последние мгновения перед глазами проносятся. Медленно только одно: тягучая жалость, с которой трудно расстаться, потому что жалось эта всегда заменяет чувство долга перед теми, кого не любишь. «Как не любить? Мне жалко его очень…» – «А я ее люблю, – вторит ей Тихон во втором действии. – Хорошая жена… Сам убиваюсь… К нему тоже жалость имею. Простить хочется».

В хороший спектакль смотришь, как в заново раскрытый толковый словарь. Два ключевых слова – «простить» и «скучно» – открываются этимологическим своим происхождением. «Прощай» уже не отмашка, а исконная просьба, почти повеление; потому и к тихоновскому «простить Бориса Григорьича» хочется привесить –ся. Скучно – оттого что кроме нее, Катерины, скучены все в этом семействе, в этом городишке в одну неразрывную, серую, ватную хоровую массу. Наконец сыгрались сценография с ансамблем: что сцена, что зеркальные кулисы, что платье на всех – сто оттенков черного; даже белое на них какое-то сероватое. Кроме Девочки. На шаре. Земном. Циркачки с баяном-шарманкой. Девочка (Алина Доценко) – это отдельный цимес, не буду спойлерить и воровать наслаждение.

Есть еще одна эпизодическая роль (которая, не буду скрывать, и привела меня в «Сатирикон») – танцующий барыню з. а. Р. Сергей Зарубин. Не будет преуменьшением сказать, что Сергея Михайловича после «потрясающе выразительной роли статуи Командора» отвесили нам в этой постановке примерно два раза по 60 секунд. И все же эта роль выстроена так, что никто, кроме опытного мастера, сыграть ее не сможет: удивительной кошачьей пластикой надо обладать, чтобы в долю этой самой секунды являться из ниоткуда и исчезать в никуда. Надтреснутый, будто обработанный голос, впервые прорезающийся у Барыни и призванный сделать персонажа почти андрогинным, звукорежиссер переносит и на других, крикливой чайкой залетных редких персонажей: отдает наконец ему дань уважения. Это и есть настоящая инклюзивность, столь редкая не только по отношению к разному зрителю, но и внутри самой труппы, в которой с течением жизни по законам природы появляются различия; актер, потерявший свой изначальный голос, но не потерявший себя, встраивается в ткань спектакля одной из нитей причудливой вышивки: так и надо.

Ярослав Медведев (Борис), Мария Золотухина (Катерина). Фото – официальный сайт театра.

…Зритель молодой смеется все время, а чему? Страшнейший же спектакль играют. Что в нем о зрелых актерах говорит — то, что паузу умеют держать. Музыкальную и нет.

Не надо на «Грозу» детей водить: ни на эту, ни – понимаешь – на какую другую. И читать им не надо — не поймут ничего. Студентов водить можно. И особенно — бывших студентов театрального. Они знают, что такая обреченная любовь еще впереди. А взрослых уже снова нельзя. Не выдержат — поймут, что их видели, и умрут. Что сами видели себя.

– Хорошо тебе, Катя, а я-то зачем остался?..