На тон выше.

На тон выше

Севастополь — город сложной судьбы. Дважды героически оборонявшийся, дважды разрушенный сражениями, дважды выстроенный заново; сегодня этот пограничный город вместе со всем Крымом завис в несколько лиминальном состоянии. Признанный Россией частью России, Крым до сих пор не богат ни Сбербанком, ни популярными сетями супермаркетов, ни… Правда, одно можно сказать точно: театры Севастополя (не скажу за весь полуостров) обрели новое дыхание, подключившись к театральной жизни «материковой» России.

Конкурсный фестиваль «ТОН» — территория сравнительных оценок; такая агональность наследует принципам античного театра, который как раз был на этих землях. Два года назад, на прошлом фестивале, здесь лидировал театр Луначарского, показавший две серьезные премьеры — «Бесов» и «Мастера и Маргариту». В 2021-м вперед, по ощущениям, вышел ТЮЗ: оба его спектакля, вынесенные в афишу фестиваля, стали событиями, как и третий, который я посмотрела дополнительно. Но — по порядку.

«Нос» Яны Туминой взял гран-при фестиваля: эта графически четко выстроенная работа, сложная и равномерная во всех гранях, обозначила новую страницу, кажется, всей севастопольской театральной жизни. Небольшая сцена ТЮЗа кажется высокой и глубокой. В темном, просвеченном редкими точными лучами пространстве разворачивается драма, тяготеющая к театру предмета и проводящая гоголевский текст от гофмановских гротесков до Кафки. Этот мир населяют странные готические существа: вот из сундука появляется встрепанный цирюльник, который потом обернется Гоголем-рассказчиком (Сергей Буков), вот сцену заполняют голуби-мастеровые с широкими досками вместо крыльев, вот призраки-монашенки, вот страшные «кокошники» с неживыми масками... Самый, пожалуй, загадочный и зловещий образ — старуха в черном плаще, с изломанными ветками на месте крыльев, в широком капюшоне, который светится «по козырьку», создавая иллюзию въедливого взгляда: кажется, сама недобрая судьба пришла искать человека; в руках ее клетка с живой канарейкой. Майор Ковалев в исполнении Александра Ревкова неожиданно стал не просто маленьким человеком, но юным, наивным, потерянным, стоящим в самом низу социальной лестницы. Если уж нос у человека сбежал — значит, мир не так уж предсказуем и ясен: есть в нем и призраки, и страшный карнавал, да и издатель (Матвей Черненко) имеет черты чертовщинки. Образ мира-сна, мрачной изнанки реальности, свойственной кошмарам, связан не только с приключениями Носа (Александр Костелов), но и со встречами Ковалева с самыми разными институциями, от чиновников до врача. Постепенно вырисовывается гуманистический смысл происходящего: мера человечности и разума — лишь сам человек; все остальное, от жандармерии до больницы, рискует стать над- и внечеловеческим, страшным, инфернальным. От ряда залихватски пишущих чиновников остается череда безголовых мундиров, бездумно ставящих свои печати и калякающих пером. Но в самом финале из десятка замочных скважин в зал польется свет — словно бы обещающий иной, лучший мир, почти как у Гумилева: «Понял теперь я: наша свобода \ Только оттуда бьющий свет».

«Нос». Фото — А. Корнилова.

Севастопольский ТЮЗ взял курс на приглашение самых известных, ярких режиссеров. Вне программы фестиваля я посмотрела «Ночь перед рождеством» в постановке Василия Сенина — жутковатую, смешную и лирическую историю, где предрождественская ночь, как и положено по законам календарных ритуалов, отдана карнавалу и площадному театру. Здесь есть свои Гоголи-рассказчики: Белый Гоголь-блондин (Александр Ревков) со своими умильными интонациями болеет за все хорошее, а Черный Гоголь (Семен Сковородкин) сочувствует «партии» черта; в финале он байроническим героем стоит на фоне крупной луны, в стороне от общего ликования. История, страшноватая и очень камерная, разворачивается, кажется, на столе: стены с круглыми дырами похожи на сыр, а Гоголи-рассказчики — на мышей: под крылатками у них кругленькие брюшки и длинные хвосты. На заднике светится большая луна, а под ней на сцене — то ли жернов, то ли огромный бублик: на его кольце будет происходить действо, а в дырку бублика, как в прорубь, будут втягиваться и «занавес» со звездным небом, и черт — в свою преисподнюю. «Занавес», полупрозрачный, как индуистское покрывало майя, становится главным подвижным элементом сценографии: на него проецируются то античное небо в зверях-созвездиях, то просто череп, а порой быстрые актеры набегающей волной натягивают его над залом; в финале он обернется широчайшей юбкой Оксаны. На сцене — смешное и жутковатое: восемь густо намазанных Оксан с накладными черными косами, ряженые казаки с нарочито грубо сделанными париками, гротескно грудастая дива-Солоха (отличная работа Анны Алфимовой) — и юмористически заостренные, грубоватые интонации, и закадровый демонический хохот. Все же гоголевская лирика и любование народной стихией отданы пению: Ирина Кузнецова стала не только педагогом по вокалу, но и автором нескольких песен, который создают дивный образ радостного освоения и принятия мира. Поют увлеченно и хорошо, выравнивая голосом каверзные неровности этого мира. Центром интриги становится блистательный черт Сергея Букова в красном комбинезоне с высокой шапкой, с комически длинным хвостом-пуповиной: и пластически, и интонационно эта сложная работа сделана виртуозно. Свой путь в эстетику карнавала нашли и выразительный Игорь Цветков, играющий Чуба, и мощный Владимир Соловьев: его Пасюк, в музыкальном эпизоде колдовства очень напоминающий Верку Сердючку, задает для зрителя момент отдыха и радости. И вообще это очень командный спектакль: когда Оксаны оборачиваются танцующими звездами, а жители Диканьки — запорожцами с голыми торсами и с золотыми оселедцами, а эпизод с императрицей понятен без всяких слов, то язык постановки достигает, кажется, идеальной лаконичной выразительности. Не везде спектакль так точен по темпоритму и решениям: вначале, будто, многовато необязательного, сложного текста Гоголя, и не все герои убедительно звучат в тональности карнавального действа. Но важно, что режиссер смещает акцент в финале и момент победы Белого Гоголя — это не возвращение Вакулы, а фраза Оксаны «Да я и без черевичек…», знаменующая рождение любви. Любовь, эта новая христианская добродетель, побеждает и царствует в финале, когда артисты, избавившись от бутафорских костюмов, выходят спеть последнюю, уже рождественскую, песню.

«Каштанка». Фото — А. Корнилова.

Спецприз жюри на фестивале достался еще одному спектаклю ТЮЗа — «Каштанке» в постановке Ивана Пачина. Цирковая история становится в спектакле театральной, с добавлением цитат по работе актера над собой, что в контексте гуся, кота и свиньи выглядит продуманно иронично. Режиссер противопоставляет законы обычной (довольно серой и неуютной) жизни и волшебного театрального мира, который раскрывает глубину сцены и реальности («Воображение и вера!»). Каштанка (Екатерина Скрибцова) здесь отчасти обычный человек, который попал за кулисы театра и сумел вернуться оттуда в обычную жизнь, правда, вынеся с собой театральное чудо. Первые хозяева Каштанки зловещи, как творения недоброго гностического демиурга; в то время как в мире «таинственного незнакомца» (Владимир Соловьев) происходят настоящие чудеса, и не только радостные: смерть и заэкранное воскрешение гуся Ивана Иваныча (Семен Скороводкин) — это тот опыт мистериального переживания, который унесут с собой со спектакля и дети, и взрослые зрители (и — лучшая роль второго плана на фестивале). Уместны в спектакле и краткий синопсис вначале, и отстраненная, как закадровый перевод, речь рассказчика (Кирилл Паниотов). Кто же такая тут Каштанка? Посредник, камера, точка зрения; вернувшись к столяренку Федюшке, она начинает обучать его правилам театральной условности, словно принеся с собой в грубую реальность отсвет чудесного.

Многие награды фестиваля (лучшая работа режиссера, мужская роль, работа художника) ушли «Белой гвардии» в постановке Ивана Миневцева в театре имени Луначарского. В этой лаконичной, почти монохромной версии булгаковских «Дней Турбиных» достигнута филигранная точность ощущения уходящего времени: белый резной мир угасающей цивилизации — и огромное черное пространство грядущего хама (художник Юлианна Лайкова). Домик Турбиных — светлая коробочка, занимающая лишь часть большой сцены; вокруг мрак, пустота, летящий снег и варвары-гайдамаки. Спектакль ансамблевый, каждый артист здесь на месте. Выразительный Николай Нечаев в роли Алексей Турбина: центральная темная сцена на уровне зрительного зала построена на его пронзительном монологе, обращенном к юнкерам (лучшая мужская роль). Сдержанный и отстраненный Николай (Петр Котров) после ранения и смерти брата ломается, рыдает; изысканно-спокойная аристократка с непоколебимой осанкой, Елена Тальберг (Мария Кондратенко), после страшных известий бежит во тьму, в снег, в одной шали — вырастая до масштаба трагической героини, одиноко противостоящей мраку. Более сочными мазками выписана роль неудержимого Мышлаевского (Евгений Чернорай). Особым изяществом работы с отвратительным персонажем отмечена роль Тальберга, блестяще исполненная Андреем Бронниковым: его стильный негодяй вызывает даже некоторое сочувствие искренностью своего жизнелюбивого эгоизма. Из пьесы убраны «исторические» эпизоды, оставлена в основном частная жизнь; и, когда на последних репликах Турбиных в дом заходят красноармейцы, становится страшно и больно: новые черные люди не замечают старых, как вырезанных из бумаги белых куколок. Время повернулось, как поворотный круг.

«Белая гвардия». Фото — Д. Кириченко.

Поворотный круг, кстати, стал одним из важнейших средств выразительности в спектакле «Месяц в деревне» того же театра (постановка Григория Лифанова). Здесь зрителям предлагается пространство нарочитой, почти барочной красоты, которое много раз поворачивается на круге, демонстрируя себя во всей красе. Вначале, когда герои застывают и кружатся в резных до вычурности декорациях-«беседках», кажется, что так работает ностальгически-любовное воображение Натальи Петровны (Валентина Огданская). Но потом кружить начинают все, и уже не очень ясно, где реальность, а где мечта. Эстетское прочтение «Месяца в деревне» смещает привычные акценты трактовки пьесы: экстатические интонации актеров не очень правдоподобны, отношения обрываются, психологический рисунок набросан штрихами. Мир, в котором происходят события, относится к некой условной реальности: от кринолинов Наталья Петровна постепенно проходит курс мод вплоть до середины XX века, выходя в одной из ключевых сцен в откровенном черном платье, очень напоминающем костюм Душечки Мэрилин Монро («В джазе только девушки»). Максим Веселов, играющий Беляева, поет, как настоящая рок-звезда, — но далее эта нить не продолжена. Страсти героев условны, как висящая под потолком огромная малина, и мало кто верит в то, что происходит, за исключением разве что сдержанно-страстного Ракитина (Геннадий Ченцов) и забавного Шпигельского (Анатолий Бобер).

«Амуры в снегу». Фото — архив театра.

Приз за лучший ансамбль на фестивале оказался не утешительным, как это иногда бывает, а вполне адресным: драматический театр Черноморского флота имени Б. А. Лавренёва вообще живет спаянной, ансамблевой жизнью, потому что только так можно преодолевать все организационные сложности жизни театра, принадлежащего военно-морским силам. Они показали на фестивале «Амуров в снегу», музыкальную версию фонвизинского «Бригадира» в постановке Екатерины Гранитовой-Лавровской. И, несмотря на фактический повтор московского спектакля того же режиссера, на сложность вокальных задач, на непростой текст — постановка оказалась цельной и радостной; да, это «зрительский» спектакль, но проникнутый единством настроения и действия. Здесь немало интересных актерских работ: зефирно-изящная мечтательная куколка-советница (Светлана Агафошина), недалекая, но честная и размашисто-красивая русская барыня бригадирша (Ксения Витковская), воспитанный в любви к Европе изящный Иван (Илья Домбровский)… А еще замечательные герои — как будто бы второго плана, но на самом деле организующие этот любвеобильный мир снегов: слуга с самоваром (Николай Коваленко) и три очаровательные крепостные грации (Мария Соболева, Светлана Энакина, Анастасия Сысоева). Здесь есть волшебный буфет-трансформатор, Эйфелева башня из табуреток, звучит гармоничный ночной септет, а главное — все артисты понимают, про что играют, и преодоление музыкальных задач происходит на легком дыхании. Появилась надежда, что с новым руководством (а оно меняется) театр Лавренёва обретет и новые творческие векторы; а приличная труппа и боевой задор у них уже есть.