Покажи мне драму
«Мы верим, — гласит манифест, размещенный на сайте фестиваля молодой драматургии «Любимовка», — что театр может и должен помогать обществу осмыслять меняющуюся реальность внутри и вокруг человека».
«Летающий критик» согласен с этим утверждением, а потому попросил трех отборщиков «Любимовки-2020» Веру Сердечную, Алексея Стрельникова и Ольгу Тараканову рассказать, как наша слишком меняющаяся реальность осмысляется драматургами сегодня.
Так появились три авторских путеводителя, с которыми мы и предлагаем вам отправится с 5 по 12 сентября на Площадку 8/3.
Алексей Стрельников
Молодость и ярость
Жизнь диктует ракурс восприятия искусства. Еще неделю назад я не представлял, какие пьесы «Любимовки» мог бы советовать к прочтению и какими словами. Протесты в центре Минска и по всей Беларуси — такой разный, отчаянный и наивный бунт нового против старого — не дают мне писать по-другому. Макс Фриш учил не говорить о политике в политическом театре. Я подобрал несколько пьес из тех, которые прислали на «Любимовку», сценические версии которых, я уверен, стали бы настоящей политической акцией со скандированием лозунгов, провокациями и вызовом ОМОНа.
Глеб Планкин. «Афины»
Не темой даже, а главным героем в «Афинах», пьесе о бойцовском клубе в провинциальном городе, является токсичная мужская ярость. Она ищет выход, мечется, разрывая на части мир вокруг себя. Чуть ли не все отношения внутри пьесы выстроены на насилии, доминировании, унижении. Агрессии так много, что нет нужды описывать сами драки этого самого бойцовского клуба. Начинаясь таким оммажем Паланику, ярость в пьесе настойчиво стремится переродиться во что-то качественно новое. Это легко проследить в ремарках места действия: старый спортивный зал, хрущевка, коммуналка в начале пьесы и «небо залито синим светом на прохладе святой воды» в концовке.
Я не дрался двадцать лет, но, когда недавно смотрел на youtube видео о том, как правильно драться, удивился, насколько эти навыки на уровне инстинктов привиты подростковой жизнью на окраинах. И ведь хочется проскочить к прохладе святой воды, не проходя огонь ярости бойцовского клуба «Афины», но в 2020 году это не получается.
Елена Щетинина. «Свинья в стене»
Это пьеса о недетских страхах, которые испытывают маленькие дети. Лично я почувствовал очень липкое и скользкое чувство досады на самого себя в концовке пьесы, когда страхи, которые казались нелепой фантазией, вдруг оказались реальными и обоснованными. Страх просмотреть это у своего ребенка, не поверить, не защитить очень силен. Ведь часто бывает именно так, что нет никакой фрейдистской парадигмы, нет никакого рока, который нами управляет, порой мы не живем во власти стереотипов, а свинья, которая живет в стене, — это просто свинья, с которой нам еще не по силам справиться. Поэтому, на мой взгляд, пьеса Щетининой, конечно, политически-философская притча в форме триллера.
В финале справиться получается, добро побеждает зло. Вот почему? Просто потому что в этой взрослости не отказываешься от детского опыта или потому что, став взрослым, приобретаешь навык ветхозаветной жестокости, которая око за око победит любое псевдохтоническое зло.
Героиня пьесы не отдаст никому возмездия и воздаст сама.
Оля Потапова. «Спички детям»
В пьесе Оли Потаповой мир обжигает, как если дотрагиваешься до него ссадиной.
Детей, взрослых, зверей и птиц мотает по неизвестному городу. Поезд с родителями девочки Риты куда-то ушел. Она пошла купить спичек и познакомилась с компанией. Вот они сидят у магазина «Пятерочка», едят мороженое. А когда доедят, Рита достанет из заднего кармана влажные салфетки и проследит, чтобы все вытерли руки.
Вся эта пьеса-парабола состоит из моментов, где герои воплощают свои простые и сладкие желания, но при этом будто бы испуганно озираются на взрослые правила большого мира. И это все на фоне ощущения огромной катастрофы, которая пронизывает пьесу: поезд ушел, дома нет, случился огромный пожар. Счастья нет, остро переживаемое несчастье, а именно разрушенный, сгоревший проклятый старый мир, оказывается вообще чуть ли не единственным способом ощутить себя способным на это самое счастье.
Татьяна Загдай. «Родительский комитет»
У нас в Беларуси сейчас много говорят о том, что нам делать с учителями, которые сфальсифицировали наши выборы. «Сами будете себе шторы покупать!» — пожалуй, самое мягкое, что приходится слышать. В родительских чатиках, в общении с воспитателями и учителями формируются основы нашего низового сотрудничества, из которого, по идее, должна вырастать демократия. Интересный вопрос, почему не получается? Мне кажется, в ответе на этот вопрос могут содержаться ответы на очень многие вопросы вообще.
Когда я шел голосовать на недавних президентских выборах в Беларуси, а потом вечером шел на участок, который, конечно же, находится в школе, проверить, что же там насчитает счетная комиссия, я чувствовал себя очень по-детски глупо. Как будто я бунтую против учителей. Это очень по-взрослому — не спорить со старшими.
Я прошу прощения за то, что у меня такая долгая преамбула к пьесе Татьяны Загдай, а про саму пьесу практически ничего. Сказать, что она попадает в мои настроения и переживания от ситуации в Беларуси, вряд ли достаточно. Даже если Татьяна Загдай писала пьесу не политической, звучит для меня именно так. Пьеса начинается с того, что герои пишут надпись «Краснова умри», я перечитал этот эпизод и отказался от желания написать на заборе что-то обидное про завуча школы и председателя избирательной комиссии нашего участка. Не потому, что это плохая идея, просто получилось хотя бы внутри себя это проорать.
Екатерина Чекатовская. «Деликатно»
Предыдущие пьесы Кати «Мастэктомия» (женщина решается на операцию по удалению груди, чтобы к ней не приставали) и «Последний завтрак» (молодая школьный психолог хочет убить пьяницу, отца своей ученицы), казалось, больше подходят для статьи с названием «Молодость и ярость», но в этой пьесе, которая начинается с теста на эмпатию, тоже все горит. В одном из эпизодов Анна, актриса, описывает свой психоз, в ее глазах все и вся горит. Но в какой-то момент ее монолог начинает звучать абсолютно нормально: «Почему вы спокойно ходите, спокойно продолжаете тут жить, будто ничего не происходит? Так нельзя жить, никто не должен так жить, еще ведь можно что-то спасти, еще ведь можно как-то спастись...»
От всей пьесы ощущение заполненных дымом легких, как будто спастись уже не получилось. Как не получилось у автора написать пьесу деликатно, но она и не собиралась. Мы переживаем очередное плохое время, чтобы снова быть деликатными людьми.
Вера Сердечная
Христологический сюжет
Вопрос о христологическом сюжете или же о герое, который типологически подобен Христу, — возможно, довольно странный аспект для исследования современной драматургии, которая нацелена на новые формы и области жизни, на пересмотр самого принципа сюжетности и так далее. Но тем не менее сюжет о «самоубийстве бога», или, иначе, о меняющем мир герое, остается актуальным.
Типологию христологических сюжетов выстраивает в лекциях о литературе, в частности, Дмитрий Быков. Основные примеры героя, «идущего за Христом», таковы: он приносит новую этику, пересматривая старую; он не следует правилам большинства; его поступки часто парадоксальны, у него, как правило, все сложно с родителями (особенно с отцом), и любовный сюжет — это не его профиль. Он умирает и возрождается. Он трикстер. Это Христос, Гамлет, Дон Кихот, Шерлок Холмс, Гарри Поттер и так далее. Одиночка, меняющий мир.
«Любимовка» — конкурс новых текстов, не только в смысле хронологии и новых имен, но и в смысле новых форм драматического слова. Многие из текстов шорта не имеют эксплицитного сюжета и явно очерченных героев, какие-то ненарративны. Но я нашла несколько пьес о герое, который приносит в мир новые правила и умирает (или почти умирает), чтобы доказать их верность.
Выраженный христологический сюжет — в тексте Натальи Лизоркиной «Петя из Ватуков». Главный герой возвращается из столицы в родные Ватуки, и его приезд невольно становится событием, а речи — проповедью. Новая этика Пети: идеи защиты экологии, здравомыслия, свободы сексуальной ориентации, личных границ — воплощает все то, что активно не нравится его семье. Гротескная семья не замечает экологического заражения города, охотится на мифических зверей и, кажется, в разной степени помешалась. Петя вырывается из Ватуков после охоты и едет обратно, к своему партнеру и собаке, — но кажется, что хеппи-энд придуман в корчах умирающего мозга, что герой так и остается в этом безвыходном городке, захваченном китайцами и безумием. Проповедь Пети нехитра, однако столкновение новой этики и старых предубеждений, приправленное гротескными деталями, заставляет следить за развитием сюжета и в итоге напевать: «Ватуки, Ватуки — акиняки из воды, акиняки из воды, доставай, доставай акиняка за цундзай…»
Своего рода мессией в своем городке становится и Матвей, главный герой «Афин» Глеба Планкина. Парень, восприняв всерьез идеи бойцовского клуба, организованного по франшизе в его маленьком поселке при мусорке, обнаруживает в себе и в мире черты обновленной архаичной этики: мужик есть мужик, баба должна слушаться, все можно решить силой. Из слабака становится четким пацаном, осознавая, между прочим, что он, Матвей-Матфей, — свидетель нового мирового закона. Но старая новая этика оказывается не слишком правомерной: на всякую силу найдется сила большая, и в финале Матвей переживает трагически двойственный опыт. Не такой, как потусторонний опыт умирающего Гарри Поттера, но гораздо более правдоподобный и печальный.
Приметы христологического сюжета есть и в пьесе Лены Петуховой и Сергея Азеева «Расскажи мне про Гренландию». Здесь мессия — это учительница Катерина Ивановна, которая приезжает в дальневосточную деревню из Москвы со стремлением не только начать новую жизнь, но и изменить жизнь здешних школьников. Но нет, миссия провалена, вместо учительницы гибнет (очевидно) ее сын, а сама героиня и читатели/зрители принимают простую и жесткую мораль пьесы: «никогда не пытайтесь влезть в чужую жизнь, даже если хотите помочь, даже если вам очень хочется помочь. никто никому и ничем не может помочь. это бессмысленно». Впрочем, и из этого правила есть исключения, и одному человеку даже эта мессия-неудачница смогла помочь.
Герои, которые стремятся менять мир, уберегают его от страшного зла, порой еще несформулированного, неясного для остальных. Так, художник Максим из пьесы Серафимы Орловой «Заречные (материалы)» стремится спасти людей от идеологической организации зомби, восставших в Самаре. Пьеса, скроенная из монологов свидетелей, подводит к мысли, что лишь Максим осознает ужас происходящего и верит в него; для остальных это глупые злобные слухи, примерно как о восстании Волан-де-Морта. И последнее письмо героя явно говорит о самопожертвовании, о том шаге, который делает мессия для того, чтобы ему окончательно поверили.
Герой того типа, о котором мы говорим, как правило, не выигрывает в сюжете, но парадоксально — ибо он воплощенный парадокс — побеждает за его пределами. Впрочем, как видно по текстам, нередко мессия оказывается ложным, его новая этика не меняет мир. А самой мессианской оказывается идея спасения людей от зомби-апокалипсиса: от захваченных странными идеями пролетарских масс, которые не хотят покоиться с миром.
Ольга Тараканова
Сет постколониальных пьес
В зум- и онлайн-спектаклях, даже в самых изобретательных, мне часто не хватало тематической остроты. Но карантинный театр только проявил проблему, которая видится основной в российском театре вообще: даже если художники говорят с нами о нас и о «сейчас», то в худшем случае это карикатура, а в лучшем — эстетизация повседневности. Редко кто идет дальше, в сторону глубокого политического анализа, редко кто ищет солидарности и рисует утопии.
Тем ценнее неожиданно возникший постколониальный блок в шорт-листе «Любимовки» этого года. Он встраивается в одну из главных дискуссий недавнего времени — о движении #BlackLivesMatter, а точнее, в ее российское продолжение, связанное с массовым нежеланием поверить, что в России есть расизм. Он есть, и его точно описала Лана Узарашвили формулой «Ты [не русская] должна быть лучше, чем они [русские. Иначе тебя здесь точно не примут]». Но расизм бывает разный — в отношении представителей разных этничностей, в отношении жителей и мигрантов из Средней Азии и Кавказа, в отношении Украины, Беларуси, Молдовы, Эстонии и других западных стран, с которыми Россия тоже в колониальных отношениях. Я считаю своей обязанностью учиться замечать и различать, как устроены эти отношения колониализма, в том числе при помощи художников, которые говорят о них, опираясь на свой опыт. На «Любимовке» это:
Сергей Давыдов с пьесой «Республика» — пронзительным исследованием этнически русских людей, которые родились и выросли в Таджикистане, но бежали в Россию во время гражданской войны 1990–1993 годов: «наверное / я просто не русская / Россия мне так объяснила / ты говоришь не по-нашему Ярослава / ты говоришь будто чурка с акцентом / кишлак ляган дастархан езжай обратно в свой Таджикистан» — похоже, что на основе семейной истории автора;
Исмаил Иман с пьесой Big in Japan — органичным мамблкором на вымышленной бакинской крыше с участием трех молодых прекариев (бариста, smm-щица, бездельник), в котором главный герой всю дорогу ненавязчиво сомневается, уехать ли к отцу в Германию за перспективами и стабильностью — или остаться в Азербайджане, где ему по-честному хорошо;
Айнур Карим с пьесой «Паспорт» — «хорошо сделанной» комедией о том, как двое подростков находят паспорт небрежного адвоката, который как раз собирается с женой в отпуск за границу, — а родители уговаривают их не возвращать документы, то ли из страха перед полицейским насилием на фоне резонансных протестов, то ли из желания отомстить за репрессированных родственников, — фото в паспорте им кажется «номенклатурной такой рожей»;
Катерина Пенькова с пьесой «Название не помню» — жесткой историей женщин нескольких поколений, которая разворачивается на украинских границах — с Польшей и с Россией, на таможнях и в зоне военных действий;
Элина Петрова с пьесой «Запись прерывается» — единственным де-, а не постколониальным текстом, который с разных сторон заходит к татарскому / татарстанскому способу чувствовать мир: тут и алфавит, и местные рецепты, и архитектура города Набережные Челны, в котором авторка выросла.
Читаю «Любимовку» всего второй год, но, как помню, раньше в шорте обычно были одна-две пьесы из Украины, Беларуси или Казахстана и еще пара в лонге. Верю, что постколониальный блок в 2020 году — это рассвет новой большой тенденции в театре 2020-х. Заходите пережить его вместе.
Комментарии
Оставить комментарий