Повторение и различение

Повторение и различение

В фойе «Площадки 51» на Большой Конюшенной лежат несколько томов Станиславского, в том числе вторая часть «Работы актера над собой». На стене висит портрет выдающегося театрального педагога современности Вениамина Фильштинского, воспитавшего почти всех артистов и режиссеров «Этюд-театра». Само место названо по номеру аудитории театрального института на Моховой, в которой традиционно учатся «фильштинцы». Эти рамки важны для спектакля «Первый субботник», сочинители которого самозабвенно пользуются русской психологической школой (ее на курсе Фильштинского преподают через ортодоксального Николая Демидова), чтобы подвергнуть ее деконструкции. То, что делается здесь в сценическом плане, соответствует постмодернистскому методу писателя Владимира Сорокина, в своих порнографических новеллах имитирующего и одновременно разрушающего соцреалистический дискурс.

Художники «Первого субботника» — Александр Панфилов, Катерина Мельникова, Антон Батанов и ASP_ID — выстроили выгородку-кабинет с письменным столом, покрытым зеленым сукном, и окном, из которого падает красивый утренний свет. Окно выходит в кирпичную кладку стены, а сам куб комнаты сделан по принципу скорее галерейного зала, а не живого (или обжитого) пространства. Крепкий наголо бритый человек в мундире с красными обшлагами, которого играет Владимир Антипов, — достойный экспонат для такого рода инсталляции, внутри которой все обнаруживает свою фейковость. Он приседает, делая зарядку, крякает от удовольствия, принимает героические позы и транслирует текст сорокинских рассказов от лица универсального отца (или сына) народа. На рассказе «Кисет», завершающем композицию, герой Антипова переходит в модус скоростного и сосредоточенного произнесения белиберды, которая в режиме суфлера транслируется на экране выезжающего из зала планшета. Исполняя чужой текст, актер шизофренически сливается с чужим безумием; запах разложения становится непереносимым.

Фото — Фома Попов.

Не идеологией сильна эта вещь — вчерашняя в своем стебном пафосе и стиле (сборник рассказов вышел в начале 1990-х). «Субботник» замечателен сомнением, которое обнаруживают его создатели и которое связано с инструментарием психологической школы. Можно ли продолжать открывать реальность тем же театральным ключом, и если это делать, то как именно? Спектакль устроен как концерт: после каждого из четырех рассказов («Любовь», «Первый субботник», «Поминальное слово» и «Кисет») следует интермедия с участием великолепных фриков: Александра Бянкина в образе профессора и его товарища, в прямом и переносном смысле слова отмороженного советского зомби, — Алексея Забегина. Сидящая за фортепиано Евгения Долгова отбивает один эпизод от другого музыкой. Истории устроены по фирменному сорокинскому рецепту: в медитативное воспоминание о первой любви вставлено слово «х@й», в субботник — соревнование по пердежу, в поминки — воспоминание о гомоэротическом соитии. Театрально же коррозии подвергаются все элементы «школы»: этюды на молчание, на долгий вход в сцену, на публичное одиночество, то есть то, что узнается на генетическом уровне и так же малопереносимо, как среднестатистический советский фильм по телевизору.

Бессловесные интермедии Бянкина и Антипова преумножают шизофрению сюжетов про девушку с русой косой, парней с лопатами и солдат с кисетами, в которых уже давно никто не верит. Операция по деконструкции священных основ русского психологического театра произведена через повторение. Что становится с телом, если оно повторяет, как в чистописании, одни и те же упражнения? Оно их запоминает. В «Первом субботнике» же мы видим, как тело хочет расстаться с нажитым, — не потому, что оно плохое, а потому, что его хотя бы на время следует забыть.