Прилетев на «Радугу»

Прилетев на «Радугу»

Оправдывая статус «летающего критика», прилетела я на «Радугу» с фестиваля, который проходил в Тольятти. Оба фестиваля проходили в похожих условиях: срочные замены спектаклей, информация о заболевших, как сводки с фронта, страшное напряжение организаторов, отчаянные попытки отсечь часть зрителей, желающих попасть в театр, несмотря на... В общем, как и все хорошее в России, фестивали сейчас существуют не «благодаря», а «вопреки»: проводить опасно, а не проводить нельзя.

На «Радуге» были замены трех спектаклей. Но, несмотря на сказанное выше, всю неделю фестивальная жизнь проходила очень напряженно. Особенно интересна была на сей раз внутренняя программа фестиваля. В рамках арт-резиденции «Молодежь. Театр. Lab.» с 3-го по 9 декабря каждый день проходили читки пьес и их довольно бурные обсуждения, иногда гораздо более содержательные, чем сами пьесы. Мне понравились две. «Коби Брайант» Алексея Житковского и «Левенгук-Левенгук, я не вижу ваших рук» Глеба Колондо. Житковский, на мой взгляд, один из самых талантливых сегодняшних драматургов. И он пишет о том, что волнует сегодня людей, живущих в России. Потому что и сам он — драматург не столичный. И это особенно ценно. Пьеса о взрослении мальчика-подростка в девяностые годы, то есть о нищете, убожестве жизни и счастье жить. Только это не пьеса про подростков. Это текст сорокалетнего человека о своем поколении, воспоминания о мучительном одиночестве, подростковых терзаниях и о той музыке, которая врезалась в сердце навсегда. А вторая пьеса — озорной, остроумный текст про Левенгука, жизнь микробов и о том, какой страшный мир скрывается в стеклах под микроскопом. Думаю, что Колондо поставят какие-нибудь театральные хулиганы, а Житковского — те, кто помнит о своей юности и еще не забыл, как нелегко быть молодым.

В эти же дни прошли творческая встреча с Виктором Рыжаковым, лекция Ольги Каммари «Новые имена в драматургии. О чем пишет новое поколение?», круглый стол по менеджменту, который был посвящен грантам и возможностям их получения, особенно ценный для директоров и худруков российских театров. Содержательна была итоговая конференция о театрах в условиях пандемии: «Театр-2020: жизнь или выживание». Словом, для многих театральных людей, приехавших из разных концов России, все эти мероприятия были чрезвычайно интересны и полезны.

Ну а спектакли шли, как и полагается, то на планшете сцены ТЮЗа, то на самой сцене, то фестивальная тусовка ехала в НБДТ на «Короля Лира», то на «Чуш» В. Рыжакова на Новую сцену Александринского театра, то в Молодежный театр на Фонтанке. Но десанты в другие театры этими тремя поездками и ограничились. Все остальное проходило в ТЮЗе.

Впечатления от спектаклей разные. О печальных писать не хочется. Ну что можно написать о «Ромео и Джульетте» режиссера Александра Морфова (петербургский ТЮЗ), уже давно проанализированном на все лады? Увы, спектакль скорее мертв, чем жив. Несмотря на бурное кипение всех его участников. Очень верю, что раньше он был другим. Но ведь у спектаклей свой срок жизни, как у людей. И интересно было бы почитать сейчас тексты тех, кто писал о спектакле в его премьерном виде.

«Смерть Тарелкина». Фото — Н. Кореновская.

И нечего особенно писать про «Смерть Тарелкина» (Красноярский драматический театр имени Пушкина, режиссер Олег Рыбкин). Спектакль виртуозно сочинен, действие помещено в мрачную клоаку то ли адской лаборатории, то ли отвратительной кухни общепита (сценография Александра Мохова). Костюмы Фагили Сельской придуманы изумительно. Все они представляют собой недолюдей-недоящеров, у кого хвост, у кого гребень по хребту, у кого перья торчат. Фантазии — море. Но спектакль не про людей, а про «вуйдалаков и мцырей». И довольно быстро жизнь упырей становится неинтересной. Это какая-то чужая нам, простым людям, жизнь. Нам бы про себя что-то понять. Что нам эти мцыри.

А среди счастливых впечатлений есть особенно радостные. Это «Бальзаминов» Михаила Бычкова (Воронежский Камерный театр). Мечта бедного человека о женитьбе на богатой невесте — это национальная идея русского народа, давно понявшего, что, работай не работай, разбогатеть все равно не получится. Так уж лучше — спать. Вот Миша Бальзаминов и спит. А во сне все так прекрасно получается, что и просыпаться не хочется. Вдруг во сне все как-то само собой и произойдет.

Действие помещено в панельную многоэтажку, в бедную квартиру, примерно такую, в каких живет основная часть России. Каждая сцена происходит в одной из ячеек этого дома. Открывается панельная стенка, а за ней живут люди. Живут по-разному. Не очень понятно, почему все они собраны в этом доме. Но, с другой стороны, этот панельный дом — и есть наша страна. И тоже ведь не все в ней понятно: как это так получается, что все мы живем в ней в разных временах? На глухой панельной стене идет видео — и можно подглядывать живую жизнь в маленькой открывшейся ячейке, а можно смотреть кино на большом экране. К сожалению, невольно выбираешь кино. И артисты играют не как в театре, а как в хорошем советском фильме. Ни одной жирной краски, ни одного театрального жеста. Точная, подробная, психологически тонкая игра Михаила Гостева — Бальзаминова, Татьяны Чернявской — Бальзаминовой, Натальи Шевченко — Матрены и Тамары Цыгановой — свахи. Просто наслаждением было смотреть этот остроумный изящный спектакль, в котором текст Островского расположился вполне уютно, не ломаясь и не выпирая. И вставки в текст современных понятий и словечек скорее мешали чистоте приема. Гостев (не только в этой роли, я его видела еще в роли Тихона в «Грозе») — это, конечно, классический российский герой. Ему бы в кино сниматься, настолько точен типаж, который он олицетворяет.

«Двенадцатая ночь». Фото — Н. Кореновская.

Еще одна радость из Воронежа — «Двенадцатая ночь» Шекспира в постановке Юрия Муравицкого (воронежский Никитинский театр). Молодая труппа театра играет спектакль в бесконечном количестве вариантов. Говорят, математики подсчитали, сколько вариантов может получиться, если все десять ролей играют все десять артистов. И каждый спектакль зависит от того, как зрители распределят роли. Потому что распределение совершают именно они. Я посмотрела спектакль два раза, и это были совершенно разные спектакли. То есть прием все тот же, а от того, кто играет Виолу, или Оливию, или Герцога Орсино (все же главных героев, ведущих действие), зависит то, в какую сторону будет двигаться спектакль. Прием — площадной театр, на площадке из желтого песка царит откровенная театральность, постоянная травестия. Все играют всех, и все являются суфлерами всех. Лучше всего получается, когда девочек играют мальчики и наоборот. Тогда степень остранения получается больше, и артистам труднее сползти в русло психологического театра. Хотя они все-таки умудряются это сделать, когда роли девочек получают девочки. Но это потрясающий тренинг для артистов, и это, конечно, огромная радость для них. Ну, и зрительское счастье — безусловно.

На спектакль «Чуш» по произведениям Астафьева театральные люди рвались особенно неистово. Во-первых, это выпускной курс Виктора Рыжакова. Молодые артисты стали стажерской группой театра «Современник» и, значит, в какой-то мере — будущим театра. Во-вторых, сам Виктор Рыжаков чрезвычайно интересует сейчас весь театральный мир. С одной стороны, режиссер известный и, безусловно, состоявшийся. А с другой — каждый его шаг воспринимается как манифест, особенно после провозглашения им обширной программы театра, который он теперь возглавляет. Спектакль «Чуш» (это название поселка в красноярском крае и литературный образ из «Царь-рыбы», знаменитого некогда романа Астафьева) появился после двухнедельной поездки — экспедиции курса на родину писателя. Молодые артисты необыкновенно обаятельны, молоды, красивы. Лица их чисты, и «мышцы не переродились от вранья» (фраза О. Н. Ефремова, приведенная в книге А. Смелянского «Уходящая натура»). Думаю, что поездка на родину Астафьева и знакомство с Россией, которую многие и не видели в своей недолгой жизни, станет мощным подспорьем в их актерском становлении.

Истории о любви и нелюбви, о встречах и невстречах, о войне, выкосившей целое поколение женихов, и том, что осталось на долю послевоенных невест и молодых вдов, об умалении народа и о том, насколько ничтожной после войны стала цена человеческой жизни, — все это грают молодые артисты. Истории короткие, перетекающие друг в друга, обрывающиеся, перебивающиеся песнями, то надрывными, в жанре городского романса, то отчаянно, до слез, веселыми, то по-русски унылыми, и все они тоже обрываются, не допеваются, как не доживается и сама жизнь.

«Чуш». Фото — Н. Кореновская.

Хорошая, умело сделанная композиция, выстроенная не линейно, не рассказ за рассказом. Но, к сожалению, как только речь идет о деревенских жителях, особенно о стариках, тут же услужливо включаются актерские штампы. Себя в «предлагаемых» молодые играют искренне, озорно, все понимая про своих героев. А вот эти шамкающие, кряхтящие, почесывающие бороды старики и шаркающие старухи — ну, это просто ужасно. Мне кажется, уже нельзя так сегодня. После «Братьев и сестер» такие штампы уже не должны появляться на сцене. Тем более в спектакле-манифесте молодой труппы театра.

И, конечно, самая главная радость на фестивале — это спектакль Лизы Бондарь «Мещане». Это очень жестокий, беспощадный спектакль. Никого не пожалела Бондарь. Ни стариков Бессеменовых, ни их окружение, ни Нила с Полей. Весь их мир — мертвый, пыльный, тронутый молью (той самой, которую когда-то ловила Татьяна — Эмма Попова). А спектакль — это «записки из мертвого дома». И охранник, который неторопливо бродит из комнаты в комнату в отсутствие хозяев, все время читает, листает то ли их дневники, то ли их записки в вечность. Текст пьесы осмыслен и переосмыслен (шеф-драматург — Сергей Давыдов) с позиций сегодняшнего знания о России, о судьбах всех ее сословий в XX веке. Это не модное перенесение действия в наши дни. Принадлежность тому времени подчеркивается и почти точными, чуть стилизованными историческими костюмами всех персонажей (художник по костюмам — Леша Лобанов). Это именно взгляд на них из сегодняшнего времени. Героев этого спектакля можно сравнить то с семейкой Аддамсов, то с персонажами театра кукол, то с аниме. Но главное в них — это мертвенность, абсолютная нежизнеспособность, которая противостоит самой жизни. Поэтому изломанная пластика, очень смешное выбивание пыли из самих себя, нелепые голосовые модуляции, которые остраняют их, лишают обычных бытовых мотивов все их поступки и все их желания. И это создает потрясающую дистанцию между героями и исполнителями. А еще дистанцию между текстом и нами. И вот это, на мой взгляд, самое важное. Когда после спектакля хочется немедленно перечитать знакомую вроде бы пьесу и понять, что же с ней произошло и отчего в ней открылись вдруг новые, незнакомые смыслы. И, конечно же, сценический текст «пропущен» через множество современных художественных форм, жанров, видов — и каждый считывает в нем свое, в зависимости от погруженности в современное искусство. И правда, то находишь в Татьяне мертвую невесту Бёртона, то в построении мизансцен — contemporary, то мучительно вспоминаешь героев сериала, то в бешеном взгляде Нила узнаешь жутковатого кустодиевского большевика. Спектакль насыщен скрытыми цитатами, их много, и это окрашивает действие самыми разными смыслами и оттенками. Но самая неожиданная из них — это навязчивое жужжание мухи. Такое легкое напоминание о товстоноговском спектакле. И в этих «Мещанах», конечно, есть психологизм. Тот самый, в котором противники условного театра всегда отказывали ему.

Фестиваль проходил в условиях почти нереальных для проведения таких крупных мероприятий. Но особой его заслугой я считаю то, что по причине закрытия границ и невозможности осуществления международной программы на него были приглашены театральные деятели из самых разных, часто очень отдаленных регионов России. И за это «Радуге» — особая благодарность.