​ Сказал друг и улыбнулся…

​ Сказал друг и улыбнулся…

Вопреки знакомому почерку Семена Серзина, в спектаклях которого эпоха и быт обычно показаны лишь пунктирно, мир героя Олега Рязанцева в спектакле «Друг мой» по пьесе Константина Стешика вещественен и осязаем. Кажется, что даже стол, на котором стоит старая игровая приставка и валяются коробки от сигарет, покрыт тонким слоем серой пыли. Комната героя застыла в безвременье: здесь угадываются 90-е, нулевые и наши дни. На стене растянута потрепанная советская карта, на подоконнике (самого настоящего окна, сквозь которое в небольшой зал Невидимого театра проникает самый настоящий закатный свет) мирно дремлют комнатные растения в свете фиолетовой лампы.

Среди этих простых вещей живет самый простой человек. Как его зовут, зрители так и не узнают. Он окажется на сцене, пройдя сквозь дверь, которая есть в каждом подъезде – дверь с кожаной обивкой. Рассадка в зале такова, что мы, зрители, будто гости героя: один из рядов стульев располагается в пространстве «квартиры» со столом, креслом и другой мебелью.

Герой сразу оказывается в нетипичных обстоятельствах: его лицо и руки измазаны кровью, волосы взъерошены, а одежда – пальто и спортивный костюм – растрепаны. Кажется, что главное и важное уже произошло и осталось за дверью. Герой Олега Рязанцева, переходя с места на место и немного брюзжа, принимается рассказывать о злоключениях, которые стряслись с ним и его другом: сигареты закончились посреди ночи, Друг, отчаянно желая курить, заставляет его идти вместе с ним по холодной погоде искать сигареты… В контексте российской действительности затея героев сразу обречена не только на провал, но и на смех зрителей: очевидно, что идея очень сомнительная, ведь нарваться на приключения в каком-нибудь пустом темном дворе можно без особых стараний.

Сцена из спектакля. Фото – Анна Семушкина.

Олег Рязанцев исполняет сразу все роли, как и задумал автор пьесы Константин Стешик. Все рассказанные события уже позади. Главный герой пересказывает и свои реплики, и реплики Друга, и слова множества других лиц. Интонируя, актер обнаруживает карикатурную незадачливость своего героя и спокойную решительность Друга.

Но где же теперь Друг, единственный близкий герою человек? А Другу утром стало плохо, и его забрали в больницу. Поэтому герой и вернулся обратно в одиночестве, и в одиночестве рассказывает о том, что произошло.

На пути главного героя и его Друга встречаются разные люди: и порезанный мужчина, истекающий кровью под фонарем, и мужик в окне с травматом. Первая встреча сразу расставляет все по местам: Друг – смелый и готовый помочь каждому, а главный герой – чуть-чуть трусоват, порой малодушен… Друг становится практически фантастической фигурой. Он готов помочь каждому, кому нужна помощь, даже если его собственная безопасность оказывается под угрозой. Он понимает других людей, всегда находит нужные слова, даже если это – «Прости, дружище, я не знаю, что сказать». Друг готов отдать последнюю рубаху ближнему, в спектакле – единственную сигарету, которую удалось «стрельнуть».

Кажется, что герой Рязанцева просто бледная тень своего прекрасного Друга. Он не всегда чуток и эмпатичен, порой его слова говорятся невпопад. Вместо слов поддержки он выдает лишь удивленный взгляд и многозначительную тишину или несдерживаемую ухмылку.Но на самом деле он – настоящий, живой человек с понятными чувствами. Разве его страхи кажутся надуманными, разве малодушно бояться гопника с пистолетом?

Ночные похождения со спасением умирающего и встречей со страдающим от бессонницы и кошмаров парнем, с разговорами о вере и страхах выходит за пределы обыденности. Выполняя бытовые действия, например, заваривая растворимый кофе и размешивая его ножом, играя в старую приставку, герой Олега Рязанцева постепенно отходит от простого нарратива. Его нелепость и комизм оставляют место печали и потерянности. Отрезвляющая пощечина от Друга, наоборот, сбивает с толка, а брошенные слова: «Ты никогда не умрешь. <…> Такие не умирают», — никак не выходят из головы. Рассказывая о своих ночных злоключениях, герой словно что-то о себе понимает. Или точнее, напротив, ничего не понимает. Зачеркивая пункт «сдохнуть» в “To do” списке, висящем на стене, он пишет мелом «Кто я?».

Сцена из спектакля. Фото – Анна Семушкина.

Реплики, обращенные к Другу, становятся обращением к самому себе. «Вот я тебя и спасу от твоей дурьей башки», — произносит герой, пристально глядя в пустоту, где должен быть Друг. И только спустя мгновение на противоположной стене замечаешь непримечательное зеркало, в котором отражается герой…

В какой-то момент может возникнуть сомнение в реальности отважного и справедливого Друга. Но Друг, конечно, настоящий. Самый что ни есть настоящий. Да еще такой, что записывает голосовое сообщение, в котором чуть ли не с пятой попытки поет (но все равно немного фальшивя) под гитару детскую песенку о добре. «Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра», — с кривоватыми паузами произносит Друг, а герой Рязанцева в этот момент устало ухмыляется.

Бытовая история, произошедшая в обычных дворах, рассказанная в простой квартире самого обыкновенного дома, обретает в спектакле Семена Серзина масштаб притчи. Притчи о поиске себя, притчи о дружбе. И вместе с тем спектакль «Друг мой» полон ностальгии по полуфантастическому Другу: самому умному, самому отважному, справедливому и крутому. Другу, на которого хочется быть похожим. В какой-то момент на стене появится проекция видеохроники из детства Серзина. На старых кадрах улыбаются два еще совсем маленьких мальчика, два маленьких друга.

Без друга плохо, даже если он иногда раздражает и ведет себя безрассудно. Но без друга никуда. С другом понимаешь себя чуть-чуть лучше, а может быть даже больше, чем чуть-чуть. Об этом говорят Константин Стешик и Семен Серзин.