Траур по ее жизни

Траур по ее жизни

По самой Катерине Львовне Измайловой траур, конечно, никто носить не будет. Разве что сцена, которую художник Максим Обрезков одел в траурный цвет. Черные стены, напоминающие дощатый забор с прорезями, черная мебель, черная скатерть на столе, черные сухие цветы… Изредка эта тьма разбавляется другим цветом: белое свадебное платье Катерины, синие чулочки, рыжая грива Сонетки (Анастасия Альмухаметова).

Дом словно нежилой и неживой, какая-то нелепая колонна стоит посередине, а подпирать-то ей и нечего, хоть и приставлена лестница, по которой никуда не залезть. Вода под ногами вроде бы живая, но рыба в ней плавает дохлая. Как тут жить? Да никак… Только нехотя и с отвращением вспоминать о том, что здесь когда-то случилось. Вынужденно вспоминать — адвокат заставляет.

Инсценировка, сделанная Ярославой Пулинович по очерку Николая Лескова, предлагает попеременное существование персонажей в двух планах: постылом прошлом, когда случилась эта череда «умертвий», и беспросветном настоящем. Художник по свету Тарас Михалевский скрывает интерьеры, словно туманом, высвечивая авансцену с ее «настоящим временем». Но декорации менять не приходится: мертвый дом вполне сойдет за тюрьму.

К. Асмус (Катерина Измайлова). Фото — Женя Сирина.

Данил Чащин в «Леди Макбет» не только режиссер, но и своеобразный дирижер, который соединяет в единое целое отлично сочиненные партитуры спектакля: драматургическую, пластическую, световую, музыкальную. У каждой своя смысловая невербальная нагрузка. Пластическое решение Александра Андрияшкина вообще безупречно. Слов не надо, чтобы понять и почувствовать, какая жизнь течет в семействе Измайловых. Катерину Львовну, которую играет Кристина Асмус, прислуга облачает в свадебные одежды — грубо, пинками и толчками, как ненужную в хозяйстве куклу. Муж (Сергей Власенко) всего-то достает из кармана платок, а она инстинктивно дергается, закрываясь руками в ожидании привычного удара. Целует ее — она выташнивает этот поцелуй в воду. И все это прилюдно, публично, открыто. А дворовые-приказчики-каторжане здесь сходятся в каком-то почти античном хоре: то комментируют происходящее, то пластически выражают свое к нему отношение: ритмично хлопают в ладоши после вынесения приговора, «секут» Катерину розгами после убийства мальчика Феди и дружно складывают сухие ветки на воображаемую могилку.

Кристина Асмус в этой роли может быть очень разной. Безмолвная тень в доме мужа и домостроевского свекра (Георгий Назаренко) вдруг обретает дар речи в сценах с адвокатом (Виктор Ворзонин), отвечая ему хриплым, грубым, срывающимся голосом, поневоле возвращаясь в ненавистное и лишь на время счастливое прошлое. Тема стихийной страсти, сметающей все на своем пути, обычно выходила на первый план в спектаклях по лесковскому очерку. А здесь, кажется, режиссеру и актрисе увиделось другое. Не столько тоска по мужской ласке, а поэтому и тяга к молодому и видному Сергею (Станислав Раскачаев) движет Катериной, сколько боль невоплощенного материнства. Тема ребенка в спектакле звучит с самого начала, практически не прерываясь. Дворовая Аксинья (Наташа Горбас) убаюкивает плачущего младенца, и Катерине не лень расспрашивать, откуда он взялся у безмужней работницы. За большим плюшевым медведем скрывается невидимый здесь Федя, от которого остался только голос. И если актриса и ее героиня в первой части спектакля существуют как бы параллельно, ища пути друг к другу, то парадоксальным образом они вдруг встречаются в сцене убийства Феди. Уже сама беременная, Катерина Кристины Асмус, то и дело бережно и гордо поглаживающая живот, всем нутром противится смерти пусть чужого, но ребенка. И вот тут-то и появляется настоящий трагизм ситуации, уже не исчезая до самого финала. Жизнь словно вдруг стремительно катится под откос, становится настоящей и ужасной после прежних игр в страсть и ненависть.

Сцена из спектакля. Фото — Женя Сирина.

Когда-то Катерина — Асмус и Сергей — Раскачаев перетягивали канат, играя в схождение. Взбирались на лестницу, прислоненную к колонне, в приступах страсти. Ближе к финалу из этого каната родившая в тюрьме Катерина сложит, свяжет себе «ребенка», которого тут же придется отдать, — тяжело, мучительно, невыносимо. Не осталось ничего, поэтому и сама она станет больной и жалкой, будет ползать за Сергеем, как побитая собачонка, жалобно скуля и предлагая ему то кружку со сцеженным молоком, то последние чулки, надев которые Сонетка победно задерет ноги. И обрывками каната ее саму забьют не до смерти, но до сумасшествия каторжане. Они здесь не плывут на плоту, идут по земле, тяжело волоча за собой какие-то деревяшки-колодки. А поэтому Катерина не бросается в воду, забирая с собой и разлучницу Сонетку, а остается одна, со своим безумным смехом, который пострашнее иных рыданий.

Данил Чащин не пытался насильно осовременить эту историю, ну разве что обрывки песен из наших дней иногда вклинивались в действие, ничего особенно в нем не проясняя. Ничего не «актуализировал», чтобы быть ближе к нынешней действительности. Просто сделал зрелищный, эмоциональный спектакль, живой и, наверное, в чем-то каждый раз меняющийся. А мне-то кажется, что именно в этом и есть его актуальность.