Тройное непостоянство

Тройное непостоянство

Продолжаем рубрику «Путешествие во времени» рассказом о торжестве иллюзий в постановке Люка Бонди «Триумф любви».

Обыкновенно такое случается в юности. Попав под магию одного спектакля, ты рвешься в этот театр и на другие, смотришь в произвольном порядке постановки разных лет и постепенно начинаешь воспринимать труппу во всей ее многоликости, привязываешься к актерам. Что-то похожее происходит последние три месяца в отношении тех театров, которые внезапно открыли миру свои видеоархивы и предъявили не только современность, но и историю.

Берлинский «Шаубюне» — не самый щедрый в плане доступа к спектаклям театр (записи появляются на сайте строго на 5,5 часа), но один из самых мудрых в отношении разнообразия программы. Не только масштабно подано творчество Томаса Остермайера, но показаны недавние работы Кэти Митчелл, Саймона Макберни, Мило Рау, Фалька Рихтера. Все это — на фоне постановок столпов «Шаубюне» 1970–1980-х: Петера Штайна, Клауса Михаэля Грюбера, Люка Бонди. Молодые лица звезд той эпохи — Ютты Лампе, Эдит Клевер, Коринны Кирххофф, Либгарт Шварц, Бруно Ганца, Отто Зандера — уже вряд ли забудутся даже теми, кто никогда не видел их на подмостках.

Люка Бонди театр «Шаубюне» представил по преимуществу постановками пьес Бото Штрауса, а также шекпировской «Зимней сказкой», «Триумфом любви» Пьера де Мариво. К небезобидным сюжетам последнего Бонди проявлял не меньший интерес, чем к постабсурдистским диалогам Штрауса (пять лет назад, незадолго до смерти режиссера, на Чеховский фестиваль приезжал из парижского «Одеона» его спектакль по Мариво — «Ложные признания» с Изабель Юппер).

Пьесы Мариво полны хитросплетений и загадок, тревог и жестоких игр. «Триумф любви» Бонди — игра особо изощренная и вычурная, помещенная в необыкновенный для театра середины восьмидесятых годов XX века антураж с настоящим бассейном и окружающей его зеленой изгородью в несколько метров высотой, античными развалинами в воде, бликами света на ее поверхности и даже со сменой времен года (сценограф Карл-Эрнст Херманн).

В райскую обитель философа-отшельника Гермократа, затворившегося вместе с сестрой Леонтиной, воспитанником Агисом и двумя слугами, задумано вторжение. Причем не кем-нибудь, а самой царицей Спарты Леонидой, вооружившейся спутницей и хитроумным многоэтапным планом. Бо́льшая часть ходов проговаривается в завязке пьесы, когда царица открывает служанке Корине, для чего им предстоит сменить облики, имена и нравы на мужские. Цель — разумеется, молодой Агис, но царица одержима не столько любовным чувством, сколько идеей справедливости: ее дядя некогда похитил трон у отца Агиса — Леонида упоена мыслью вручить юноше законную власть вместе с рукой и сердцем.

Т. Хольтцманн (Гермократ), Ю. Лампе (Леонида).

На пути к похвальной цели, намеченному торжеству справедливости обворожительная Леонида в исполнении Ютты Лампе демонстрирует виртуозную изворотливость, а также редкие невозмутимость и безжалостность. Дабы не быть изгнанной, необходимо покорить сердца не ведавших и уже не надеявшихся узнать, что такое любовь, сухаря Гермократа (Томас Хольтцманн) и старой девы Леонтины (Либгарт Шварц). И «тем хуже для него», и «тем хуже для нее» — пробрасывает вскользь Леонида.

Спектакль состоит из череды препятствий — вроде спуска Леониды и Корины (Коринна Кирххофф) с помощью канатов по увитой зеленью стене, вязи словесных интриг и психологических нюансов, кругового движения вокруг бассейна и бессовестных преображений. «Опасному полу» вход в дом Гермократа и доступ к Агису закрыты, а потому коварные барышни являются под именами Фокиона и Гермидаса и тут же оказываются разоблаченными слугой, обретшим в результате не только ласки Корины, но и неиссякающий поток монет за молчание.

Три коротких акта спектакля Бонди можно было бы озаглавить «Нашествие», «Иллюзии» и «Опустошение». Иллюзиями пропитан воздух утра, следующего за вечером лицемерных объяснений Леониды — то под именем Фокиона, то под именем Аспазии — с каждым из домочадцев. Особенно бесстыдна и безжалостна она с миниатюрной, от времени усохшей Леонтиной внешности дам с картин Ватто (парик, грим, наряд — художник по костюмам Мойделе Бикель). Захватчица чувств срывает с Леонтины перчатку и едва не заваливает навзничь, изображая страсть без границ и требуя убедить брата оставить незваных гостей в доме. С нелюдимым Гермократом Леонида тверда и легко влюбляет хозяина дома в себя, уверяя, что соблазнена его немыслимыми достоинствами.

В итоге поутру в парадизе обнаруживаются два обезумевших от любви разнополых Мальволио (в актерской биографии Томаса Хольтцманна имеется, кстати, и эта роль), а заодно влюбленный Агис (Эрнст Штётцнер), беседа с которым дается обольстительной Леониде не так гладко, но увенчивается все той же победой. Проникновенному взгляду, грациозности и решительности героини Ютты Лампе отказа нет: книги забыты, они отправляются в воду и в огонь — отвлеченным истинам не находится места там, где закипела кровь.

Кульминацией общей любовной потери рассудка, смешной и горькой одновременно, выглядит маньеристская сцена завтрака, когда Леонтина, Гермократ и Агис, с трудом отрывая взгляды от двери гостевой комнаты, замаскированной в зелени, как и все входы этого дома, усаживаются по краям расстеленной на земле скатерти. Когда же в дверном проеме возникает роковая соблазнительница и принимается заниматься гимнастикой, демонстративно не замечая устремленных на нее взоров, пикникующую троицу охватывает единый порыв умиления. Леонида удостаивает их взгляда — каждый пытается послать ей улыбку втайне от остальных — и многозначительно раскланивается, причем делает это так, чтобы любой мог бы отнести знак внимания к себе.

Партитура взглядов — издалека и вблизи, неизменно в самые глубины душ — тут вообще исключительная, и крупные планы видеоверсии спектакля, делавшейся самим Люком Бонди, важны чрезвычайно.

Каждый из трех некогда вяло-равнодушных членов семьи уверен, что именно он вот-вот сочетается с вторгшейся в их жизнь пришелицей/пришельцем браком, и не понимает, как бы тактичнее сообщить об этом остальным, не слишком их при этом раня. Тем временем что-то в одночасье происходит с природой — в бассейне уже не вода, он полон сухих осенних листьев, и островок с античной колоннадой выглядит оголенно и бесприютно. Дым от сжигаемых Гермократом книг вьется над мирком помутившегося разума, а захватчица со служанкой хохочут. Выторговавший у Леониды очередную взятку слуга констатирует: «Я задушил в себе остатки совести», но воплощает эту фразу в жизнь сама царица, с утонченной жестокостью растаптывая чувства двоих, чтобы возвеличить третьего. Едва Леонтине с Гермократом довелось узнать трепет сердец, как сердца эти превратились в разбитые. Заподозрив унизительный обман, брат с сестрой забрасывают друг друга встречными вопросами с опущенными от стыда глазами.

В театре спектакль завершался тем, что полукруг конструкции зеленой изгороди начинал сжиматься и погребал жертв обмана в какой-то темной ловушке. Вверху мотыльком трепетало свадебное платье Леонтины. В видеоверсии спектакля финал иной. На Агиса накидывают длинный царственный плащ и уводят готовиться к свадьбе, Леонида открывает знакомую дверь, но попадает в темноту и пустоту, делает несколько усталых шагов и безрадостно стягивает с себя мужской парик. Все роли доиграны, манипуляции удались, препятствия устранены, чужое шаткое равновесие поколеблено. Триумф любви, вырисовывающийся на паутине обмана, однако, больше похож на тотальное опустошение. На сильные чувства оказались способны все, кроме самой Леониды.

Постановка Люка Бонди заставляет вспоминать о «Мире искусства» с его красотой, горечью и тщетой — дух Константина Сомова витает над продуманно созданной, ревниво охраняемой и разрушенной Аркадией. Четверо исполнителей главных ролей существуют в пространстве пьесы Мариво столь психологически изысканно, что зрительское созерцание неизбежно перетекает в любование — психологизму такого рода почти не сопереживаешь, лишь восхищаешься им. «Триумф любви» — блестящий спектакль эпохи доактуального искусства, когда выглядеть красивым не казалось театру постыдным или неполноценным.