Вавилонское творение

Вавилонское творение

Уехать в Узбекистан (солнечный, разумеется, а какой же еще) из серой декабрьской Москвы казалось (и оказалось) какой-то восточной сказкой. Давнее желание совпало с IV Международным форумом стран Содружества, Грузии и Балтии, который проводит Конфедерация театральных союзов при поддержке Межгосударственного фонда гуманитарного сотрудничества государств — участников СНГ, Минкульта Узбекистана и фонда Президентских грантов. Ташкент принял эстафету у Кишинева, Минска и Еревана. Форум переносился из-за ковидных ограничений. Не досчитался некоторых участников (одна из них, например, не смогла улететь в Ташкент из-за урагана в Турции, где делала пересадку).

Но все-таки он состоялся. Явив миру редкое сегодня зрелище (сейчас даже трудно поверить, что это возможно): вот преимущественно московское жюри (Юрий Феклистов, Игорь Ясулович, Елена Яковлева, Игорь Золотовицкий, Мария Хализева и Мухаббат Туляходжаева) вручает награды артистам из Украины и Грузии. А вот критики из Армении и Азербайджана спорят — о чем бы вы думали? — нужно ли брать деньги у государства на возрождение театральной критики или попробовать выжить своими силами. Вы не поверите, но вопрос «Нужен ли театру критик?», возникший почти случайно на первом занятии одного из кураторов форума Аллы Шендеровой, оказался темой для обсуждений на протяжении всего форума.

Таджик меняет имя

Пресс-конференция открытия неожиданно свелась к вопросам про худсоветы — оказалось, именно эта тема больше всего волновала представителей узбекской прессы и критики. «Худсоветы не испортили еще ни один спектакль», — перевел на русский, чуть смущаясь, молодой чиновник из Минкульта представительницу узбекского СТД. Сошлись на формулировке Владимира Панкова: «Я никогда не поставлю такую мизансцену, в которую не смог бы поместить своих детей или родителей».

Владимир Панков приехал в почти родной ему уже Ташкент, чтобы провести лабораторию, где люди разных театральных профессий (актеры, художники, режиссеры и критики) и разных национальностей (кыргызы, узбеки, русские, беларусы, украинцы, молдаване, армяне, азербайджанцы, казахи и другие) должны были сочинить за неделю спектакль. Темой послужило название повести Александра Неверова «Ташкент — город хлебный» про мальчика Мишку Додонова, пробирающегося в Среднюю Азию за хлебом. Этот сюжет стал поводом для высказывания о беженцах вообще, столь актуального в наши дни. Сидевший рядом со мной армянский режиссер Гор Маркарян рыдал на «Ташкенте» взахлеб, и страшно было даже представить, о каких своих бедах он думал в это время.

Спектакль Владимира Панкова балансировал на грани между мистерией и сегодняшними реалиями. Девушки-парки несут сито — и сеют пустоту. Люди один за другим примеряют неудобные лапти — судьбу обнищавших беженцев. А прямо встык — скетч про то, как разные люди переходят казахскую границу, попадая в полную власть двух развязных погранцов, — почти гоголевская (подчеркнуто, вызывающе неполиткорректная) сцена дачи взяток. Или похождения по земле в поисках лучшей доли сбившихся в кучу беларуса, казаха, таджика. «Когда казах хочет остаться в Корее, он должен жениться». «Когда беларус хочет попасть в Литву, он должен лететь через Москву, хотя между Вильнюсом и Минском сто восемьдесят километров». «Когда таджика депортируют из России, он меняет имя и снова едет в Россию». Зрители хохочут, а маленький человек в тюбетейке вдруг возвышает свой яростный голос над хохотом: «Таджик! Меняет! Имя! И едет обратно!» И в зале повисает пристыженная тишина.

«Ташкент — город хлебный». Фото — О. Фукс.

У парадного подъезда

А за стенами театра — сегодняшний Ташкент. Очень теплый, очень вкусный, нереально чистый. Очень безлюдный, но полный ликующе орущих птиц. Город белых машин (в них проще переносить жару) — в основном тех, что выпускаются на местном автозаводе. С неизменным базаром — с коврами, гранатами, лимонами в листьях, вышивкой сюзане, верблюжьими корсетами, специями, бараниной и прочей всячиной, где продавцы звали нас сестрами и умоляли только взглянуть на их товар. С очень уютным музеем прикладного искусства, где хранятся полотна-сюзане, ковры, игрушки, посуда, миниатюры, а в зале с изумительной чеканкой устроена такая вентиляция воздуха, что висящие блюда вызванивают тихую мелодию. Со своей долей российских шедевров в Музее искусств Узбекистана, который начался с коллекции князя Николая Константиновича Романова, сосланного в Туркестанский край и прожившего здесь до самой смерти. Он вообще много вкладывался в этот город, построил немало зданий — например, здание нынешнего Министерства культуры, одно из самых красивых в городе, уцелевшее во время ташкентского землетрясения. В другом таком здании в стиле модерн — доме Романовых — когда-то занимался в театральном кружке нынешний ректор Школы-студии МХАТ Игорь Золотовицкий. Ну а в Национальном музее помимо работ местных художников есть свои Кустодиев, Коровин, Крамской, Лентулов, Кандинский, Петр Кончаловский, Суриков, Айвазовский, Шишкин и целый зал театральных эскизов Александры Экстер.

На спектаклях фестиваля кажется, что весь город собрался именно здесь — зал неизменно полон. Об эстетике каждого театра, принимающего фестиваль, можно догадаться по оформлению фойе. В Национальном драматическом театре Узбекистана — многометровые портреты корифеев, выполненные в духе самого что ни на есть социалистического реализма. В радушном маленьком ТЮЗе с низкой сценой — выставка молодых художников-сценографов стран СНГ, а также куклы и национальные костюмы. В «Ильхоме» — обаятельный коллаж с непарадными небольшими портретами людей, населяющих страну, афиши театра и два портрета улыбающегося Марка Вайля на пути к маленькому душному залу.

Зачем чистить колодец

Первое место и приглашение к участию в Чеховском фестивале получил спектакль Киевского театра «Золотые ворота», который всего лишь три года носит статус академического, выбирая преимущественно современную драматургию. Спектакль «Папа, ты меня любил?» поставлен Станиславом Жирковым по пьесе «Тихий шорох уходящих шагов» Дмитрия Богославского. Перекличка с чеховскими «Тремя сестрами» здесь очевидна: те же три сестры и брат, умерший отец, дом, который вот-вот будет продан. Только в отличие от Андрея Прозорова, заложившего дом, Александр, «Сасик» (Роман Ясиновский) до последнего пытается его спасти. В пьесе Богославского режиссер нашел место и для сочной бытовой витальности, которая так близка прекрасным украинским актерам, и для ледяной мистики. Ее воплощает в первую очередь Антон Соловей, раздвоившийся на юродивого работника кладбища Юрасика и дьявольского адвоката Альберта — из тех, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо. Деньги, отданные Альбертом на выкуп дома, оборачиваются пачкой семейных фотографий. И как выясняется, эта плата оказывается посильнее денег. Сасик, отчаявшийся что-то доказать своим сестрам и спасти дом, умирает и встречается с отцом. С которым не раз в своих снах, так похожих на явь, вел мучительный разговор про очистку колодца (недоумевая — зачем его чистить, когда вода течет из крана; не зная еще — свой источник, свои истоки надо держать в чистоте). Финальный монолог двух мужчин с того света остро рифмуется с тем, что происходит сейчас в Украине. «Наташка есть? — Есть. — А Зинка есть? — И Зинка есть. — А я есть? — А тебя нема». Покой ушедших, которые знают: они не удержались в живых, но сохранили свой дом и свой источник.

По условиям конкурса спектакль-победитель должен приехать на следующий Чеховский фестиваль, и если так случится, это будет настоящей победой искусства над политикой.

«Папа, ты меня любил?». Фото — архив форума.

Впрочем, без всякой политики приглашение сыграть в Москве получили два спектакля, получившие спецпризы, — «Материнское поле» Сырдарьинского театра музыкальной драмы в постановке Нигоры Гоибназаровой и «Письма-самолетики» по произведениям Шмитта «Оскар и Розовая Дама» и «Мсье Ибрагим и цветы Корана» в постановке дебютантки Айнуры Качкынбек Кызы.

Оба спектакля сильны в первую очередь главными женскими ролями. Мавлюда Маматиллаохунова в роли Толгонай входит в трагедию войны и материнского сиротства как в транс, ее роль посреди этого незамысловатого, но честного спектакля набирает мощь исподволь, точно река разливается благодаря своим притокам. Совершенно неожиданной получилась роль Розы у Гульмиры Турсунбаевой. Грубоватая, прожженная жизнью уборщица в больнице (полная противоположность мудрой героине Алисы Фрейндлих из нашумевшего спектакля Театра имени Ленсовета), эта Роза мучительно, но безошибочно нащупывает тот единственный способ общения, который только и возможен со смертельно больным ребенком, когда ему во что бы то ни стало надо найти смысл жизни за оставшиеся десять дней. Ей невдомек, почему этот ребенок-скелет выбрал ее в качестве поводыря, но Роза понимает: она — его последняя надежда. Артура (здесь его зовут так) играют глазастая лысая кукла и пластичный актер Нурбек Эсенгазы уулу, похожий на молодого отца умирающего ребенка.

«Оскар и Розовая Дама». Фото — архив форума.

Награды за второе и третье место уехали на Кавказ. Спектакль «Марат/Сад» в постановке еще одного дебютанта Сабы Асламазишвили (второе место) представляет университетский театр Илии, в котором нет ни труппы, ни худрука, а есть свободное пространство для любых театральных инициатив. Острая, гротескная, интеллектуальная игра молодых грузинских актеров заставляла невольно любоваться ими — больше, чем искать новые смыслы в трактовке пьесы Вайса об игре в революцию в сумасшедшем доме. На бешеном актерском темпераменте держится и «Гардения» в постановке Гора Маркаряна из Ереванского Русского театра — четыре вариации женской судьбы, безудержное желание вырваться из уготованной тебе матрицы.

Курица на строительстве обсерватории

Узбекистан теперь заграница: ПЦР-тест сюда положено привозить на английском языке, паспортный контроль не пройдешь без расписки — обязуюсь, мол, сидеть в гостинице две недели. Поступаем с точностью до наоборот — в один из дней садимся в скоростной поезд и через два часа приезжаем в Самарканд. За несколько часов до обратного поезда успеваем только в Регистан и в некрополь Шахи-Зинда — две абсолютные жемчужины восточной архитектуры, атмосферы и красоты в цветах песка и бирюзы. Ловим рассказы о строительстве медресе и обсерватории. Древние архитекторы изучали розу ветров и выстраивали эти величественные здания так, чтобы все их помещения всегда были «нанизаны» на струю проходящего сквозь них воздуха: так летом сохранялась спасительная прохлада, а зимой достаточно было подогреть воздух только в одном месте, на входе, чтобы теплый поток обогрел все огромное здание. Таким же вычурно прекрасным и простым было решение, как вырыть глубокий колодец для наблюдения за звездами, ведь уже на глубине пятнадцать метров человек начинает испытывать кислородное голодание. Но древние строители брали с собой… курицу. И, неуклюже пытаясь взлететь, птица своими крыльями нагоняла необходимый строителям воздух в яму. В лавках Регистана нам не только предлагают наперебой всевозможные товары, но и проводят маленькую экскурсию. Например, о моделях паранджи. Узбекская паранджа плелась из конского волоса (секрет изготовления утрачен), полностью скрывая лицо женщины, но не причиняя ей неудобств, не касаясь лица. Все «паспортные данные» отражались в ее одежде: цвет символизировал возраст, связанные за спиной рукава — замужество, количество кистей — количество детей. Таджикская паранджа с узкой прорезью для глаз уже вплотную касалась лица. Но самым жестоким был туркменский вариант — металлический убор с подвесками закрывал пол-лица и страшно раскалялся на солнце.

Ну а древнейшей святыней города остается комплекс Шахи-Зинда («Живой царь»). Самарканд тогда был городищем Афросиаб, разрушенным Чингисханом (в отличие, например, от Бухары, купцы которой скинулись на выкуп). Но перед мемориалом Шахи-Зинда остановилась даже орда. Этот мемориал — квинтэссенция великолепия восточной архитектуры, собрание многих школ и стилей, огромный цитатник великих мудрецов, написанный изящной вязью. И сегодня он оказался где-то совсем рядом от большой беды — оккупированного талибами Афганистана.

Дружно загадываем вернуться сюда еще — с друзьями, детьми, любимыми, коллегами, как придется. И отправиться дальше — в Бухару, в Хиву, по дорогам большого шелкового пути. И исчезнувшей страны, следы которой сохранило, кажется, только театральное сообщество.