Выключите это немедленно!

Выключите это немедленно!

«Роль музыки в драматическом театре». На эту тему написано не одно театроведческое исследование. А мы просто спросили критиков, режиссеров и художников, какие треки больше невозможно слышать в театре, и собрали их в самый невыносимый плейлист «Летающего».

Елизавета Бондарь, режиссер

1. «Nirvana»: «Smells like teen spirit». Я думаю, это лидер затасканных треков. Часто надо что-то включить для драйва и для странных плясок артистов на всю катушку. Вот так режиссеры старше тридцатки любят бодрить артистов.

2. В какой-то момент появился во всех спектаклях Ян Тирсен, возможно, это случилось после фильма «Амели». Так вот, эта главная мелодия из фильма, естественно, прозвучит в какие-то, по мнению постановщика, восхитительные моменты. Например, героиня стоит на авансцене, смотрит в зал многозначительно, а за ней монтировщики делают перестановку.

3. Ну и конечно же, русский рок, ведь если включить «Кино» или «АукцЫон», то ты сразу завоюешь сердца десятки зрителей. Ну, например, почему бы не включить очень грустную песню «Летел и таял», да и не важно когда, ведь песня же хорошая, правда?

Татьяна Джурова, театральный критик

И прекрасную музыку можно возненавидеть, когда ленивый театр превращает ее в самое общее место, «догоняет» и выжимает ею эмоции. Ну или берет какой-то очень авторский трек (от Пушкина до БГ). А любой сложный поэтический текст противопоказан театру, так как несет выраженное послание, сопротивляющееся интеграции в текст спектакля. Или музыку фильма, обладающую собственным набором устойчивых визуальных коннотаций.

Часто такие токсичные треки циркулируют в театре десятилетиями.

3. Когда театр девяностых хотел, чтобы про рок и ужас, ему не надо было далеко искать. Ведь существовала музыкальная тема Сергея Курехина к фильму «Господин оформитель» (1988). Казалось бы, тема отзвучала двадцать лет назад. Но родились новые поколения режиссеров, которые открыли для себя и Курехина, и фильм — и снова пугают нас «Донной Анной», хотя давно уже не страшно.

2. Записи Леонида Федорова и группы «АукцЫон» используют, если театр претендует на интеллектуализм и авторскость высказывания. И благо бы составители плейлистов спектаклей следили за выходом новых альбомов Федорова или отыскивали антикварные редкости, но нет, дальше треков, идущих верхней строкой Яндекс.Музыки, вроде «Душа» или «Таял», режиссеры не идут.

1. И наконец, самое мое любимое. Вальсом из Джазовой сюиты № 2 Шостаковича открывают большинство постановок Чехова, с нею же полк чаще всего покидает город N, оставляя трех сестер у разбитого корыта их личных жизней. Под эту музыку кружатся с обшарпанными чемоданами нежные девушки в светлых платьях и творятся любые другие лирические бесчинства.

Анна Ильдатова, театральный критик

Когда я думаю о бесячей музыке в театре, мне на ум сразу приходят Дэмьен Райс и его сентиментальный хит «Blower’s daughter». Когда-то он был очень популярен. И я так часто слышала этот трек в театре, что, думаю, если услышу его еще, просто сразу выйду из зала. Это музыка, которую я бы запретила законодательно. Сентиментально-чувственную нагрузку, которую она несет, просто не выдерживает сцена. Невозможно иллюстрировать эти слова, проживать их, даже существовать в их звуковой символической рамке. Зачем, зачем и еще раз зачем использовать этот эмоциональный реди-мейд? Такие решения, к сожалению, перечеркивают все, что на сцене происходило.

Чуть в другом настроении, но в той же роли выступала для меня сценическая жизнь певицы Алины Орловой. Ох уж эти глаза артистов, которые слушают текст фанеры и пытаются ему подражать, ох эта пластика. Избавьте меня, умоляю. Текст звучащий со сцены, — это уже шкатулка с сюрпризом, уже матрешка. И очень хочется избавить ее от множества символических нагрузок, которые делают высказывание еще более мутным и непонятным.

Оксана Кушляева, театральный критик

1. Сначала про уходящую натуру. Есть целый список музыки, которую все нулевые и «десятые» театр эксплуатировал так много и регулярно, что слышать ее вновь просто физически больно. Но отдельные смельчаки продолжают до сих пор включать и эти треки тоже. Назову композицию 2001 года «New born». Кажется, ребята из «Muse» только для того ее и писали, чтобы в российских спектаклях можно было сделать эффектный переход от сцены к сцене с затемнением и долгой перестановкой. Музыка эта разгоняется, набирает скорость, а потом в ней происходит такая резкая перемена, что начинаешь верить: на сцене тоже что-то разовьется и переменится.

2. Русская попса. Когда-то это работало, но быстро стало общим местом. Режиссер выбирает какую-нибудь композицию из плейлиста для дешевого корпоратива (Михайлов, Лепс, Валерия) и дает зрителю насладиться треком от начала до конца, а потом еще раз и еще раз. Однажды благодаря такой режиссерской казни я выучила наизусть песню «Небеса мои обетованные» Валерия Меладзе. И если бы только ее.

3. Догадывается ли композитор и балалаечник-виртуоз Алексей Архиповский, что он написал самый «скрепный» трек российского театра? Если ставят рассказы Шукшина, пьесы Гуркина или любого другого условного «деревенщика», в любительском ли театре или профессиональном, — обязательно будет «Золушка» Архиповского. Потому что это такой культурный вариант песни про шумящие российские березы, только с тоскующими российскими балалайками. Страшно угнетает, когда ты только видишь баннер «Готовится к постановке», а уже знаешь, какой там будет прекрасный и нежный балалаечный саундтрек.

Александр Мохов, художник

Мой антирейтинг вполне банален и несвеж, а может, реже попадается откровенная лажа… Так вот, на первом месте в нем, конечно, Астор Пьяццолла (трек любой, кодовое слово — страсть), на втором — Ян Тирсен. Тирсен — это же трепет и тоска, щемящее и нежное… Музыка переходов и даже хореографических интермедий.

Третье место делят Том Уэйтс & «The Tiger Lillies» (про «Für Elise», наверное, не стоит и вспоминать). Том Уэйтс — интонация отвязности и печали на грани жизни и смерти — конечно, алкоголь, дым, отчаяние и все, что связано с саморазрушением и невыносимостью. «The Tiger Lillies» — тут уже, скорее, наркотики, возможно, даже тяжелые… Бодро и весело, визжа и крича — и прямо в ад! Сумасшествие со смехом и танцами.

А вообще верю и в то, что можно использовать все вышеперечисленное, как и любой другой штамп, поскольку в «театральной» музыке, как и во всем другом, составляющем спектакль, важен контекст.

Александр Созонов, режиссер

1. «Реквием» Моцарта — потому, что можно вообще больше ничего не играть, не ставить, не придумывать. Никакие смыслы уже не нужны. В музыке настолько подробно разработанная драматургия и язык, что легко спрятаться и многозначительно делать вид: я это и подразумевал.

2. Любые прямые цитаты. Если космос — «Space Oddity» (раз пять в спектаклях слышал), наркотики — что-то из «Nirvana» (постоянно), пошлость — русская попса… И даже не важно, что там все подробнее и точнее может быть… но режиссер шлепает цитату и говорит: ну, вы ж понимаете, о чем я… помните, как в этом анекдоте. И все вынуждены делать вид, что всё помнят и понимают.

3. «Carmina Burana». Когда только поступил к Серебренникову, в нулевые, иногда звали делать дорогие корпоративные перформансы, квесты и так далее. После того как пятый заказчик подряд попросил поставить Орфа, чтобы было круто… я понял, что «круто» нужно искать где-то в других произведениях.

Есть два честных пути в отношении музыки в театре. Тарантиновский путь суперпоиска из такой древности, где все чужие коннотации уже истлели. Или писать свою музыку, придумывать свои связки со хореографией, драматургией, со сценографией. Остальное — лень и тлен. Впрочем, всегда сижу на спектаклях Бутусова с Shazam — он роет и поинтереснее Тарантино.