Вот тебе седина в бороду, а вот тебе твоя нежность

Вот тебе седина в бороду, а вот тебе твоя нежность

Спектакль Николая Русского затягивает в себя сложным ностальгически-ироническим настроением, положенным на рок-н-ролльный ритм. Поставленный по рассказу самого режиссера, спектакль отрывается от плоскости прозы: нарратив, звучащий со сцены, стремится приземлить действие, но пиджак все равно взлетает.

Но по порядку.

Исходное событие истории, как понимаешь далеко не сразу, — факт из прошлого двух советских писателей. Они — очевидно, по приказу Сталина — однажды в процессе сотворчества образовали невиданное природно-литературное явление: серую радугу. А фабула собственно рассказа — визит одного старика-писателя к другому с навязчивым предложением повторить этот акт одновременного письма.

В спектакле заняты пять молодых артистов, и изображение ими советских стариков кажется по-сорокински саркастичным: их прически припылены белым, а костюмы и манеры отсылают к временам оттепели. Но тут вступает в свои права постирония, и при всем комическом остранении что героев, что хронотопа (писательская дача) постановка наполняется такой сочувственной нежностью, что замирает дыхание.

Сцена из спектакля. Фото — А. Лишута.

Первая часть спектакля, в которой, собственно, и не явен (и не нужен) сюжет, — разножанровое погружающее размышление о старости и смерти. О том, как могут сосуществовать юность духа и внутренний танец — с пугающей немощью тела, когда и спички валятся из рук. Вон и стулья на даче замшели (сценография — Юлия Застава), и сам герой — «в костюме и немодном, и неновом», а новый уже вряд ли появится. Стихотворение Евтушенко «Окно выходит в белые деревья» становится лирической доминантой спектакля, а его двойником-пересмешником оказывается игривый стишок про «девочек». Этот баланс лирики и иронии будет выдержан на протяжении всего действия.

Центральный персонаж — старик-писатель, Иван Егорович, которого играет Елизар Хавцев: входя в роль на наших глазах, он живет в этом образе очень достоверно — одновременно сохраняя некоторую иронически-наблюдательную дистанцию. В растянутой кофте, с трясущимися руками, своим строгим лицом он напоминает то ли ветхозаветного старца, то ли Василия Ливанова — до того момента, когда пускается в безбашенные танцы или берется за саксофон. На старике, однако, действие не сосредоточено: он лишь оболочка внутреннего полилога.

Сцена из спектакля. Фото — А. Лишута.

В спектакле Русского, словно в диснеевской «Головоломке», внутри героя — как минимум четыре персонажа. Дарья Женихова, роковая и смешная в своих платьях, — муза писателя. Миша Хмыз, до поры до времени — баловень судьбы, жизнелюбиво-удачливая ипостась. Александр Чеботарев — самонадеянный стиляга. Дарья Смеловская, девочка в белом с теннисной ракеткой и шарами, — жутковатый образ детства и судьбы, почти что «белая девочка с длинной и острой косой». Все они наблюдают за стариком с сочувствием и любовью, дублируя его реплики или берясь за музыкальные инструменты, представляя его внутренний мир садом расходящихся тропок. При этом жизнь каждого персонажа на сцене самоуглубленно наполнена: что на танцы Хмыза, что на смущенно-комичные падения Даши Жениховой, что на наблюдение «белой девочки» за диско-шаром смотришь с равным интересом (пластика — Анна Донченко). И как, черт побери, такой наполненности внутренней жизни персонажей порой не хватает в больших драматических театрах!

Персонаж Миши Хмыза потом окажется-таки иным героем, писателем Сергеем Сергеевичем, который навестит Ивана Егоровича на его даче, зловеще переиначивая его любимые строки: «Спускается профессор прямо в гроб!» И все же не оставляет ощущение, что действие происходит в голове главного героя, опосредовано его внутренними персонажами; вспоминается повесть Стивена Кинга «Жизнь Чака» с ее апокалиптическим выводом: смерть каждого человека — это смерть целого мира. Как один человек может нести в себе целый мир, в общем, и показывает спектакль «Серая радуга».

Сцена из спектакля. Фото — А. Лишута.

В какой-то момент линейное движение нарратива и всенаправленное движение действия, кажется, приходят в конфликт. Разомкнутый полилог внутреннего мира героя сопротивляется фабульному вектору. Но сюжет таки движется вперед, и снова воплотится миф о Моцарте и Сальери: «Вот тебе твои девочки! Вот тебе твоя нежность!» И завистник-убийца сядет на свой расстеленный пиджак, опираясь на вычурную трость: то ли сойдя с ума, то ли ожидая, что взлетит, как Маргарита. И мы ожидаем вместе с ним.