Время и тексты

Время и тексты

Прокопьевский театр уже более десяти лет проводит ежегодную лабораторию, материалом для которой становятся и современная драматургия, и малоизвестные тексты прошлых лет. На этот раз тема сценического исследования – неизвестная классика известных классиков. Из четырех выбранных текстов богатой сценической историей может похвастаться лишь «Фрекен Жюли» А. Стриндберга, остальные – «Власть тьмы» А. Толстого, «Похвала глупости» Э. Роттердамского и «Красный смех» Л. Андреева – ставились значительно реже.

Светлана Баженова помещает текст Роттердамского в современный контекст. Ее герои – блогеры широкого диапазона. Это и женщина, помогающая исполнить мечты, и бесстрашные руферы, и примерная жена, транслирующая семейные ценности, и богемная художница – все они живут на обозрении толпы, показывая свою жизнь в лучшем свете, пока не оказываются у ироничной интервьюерки (в исполнении самой Баженовой), вскрывающей их слабости и обличающей лицемерие. Оборотная сторона жизни загадочной художницы – беспробудный алкоголизм, а быт образцово-показательной жены, щеголяющей в нелепом розовом кигуруми, разбивается о смски любовницы в телефоне мужа. Режиссер разделяет авторскую позицию – все в мире подчинено глупости. Но, если Роттердамский глупость иронически воспевает, то Баженова – зло осмеивает. Глупость у нее – диагноз, который не сулит ничего приятного. В эскизе текст энкомия монтируется с текстом героев (он не был написан специально, а сочинялся в процессе репетиций): о своих поступках герои рассказывают бытово, а вот мотивацию объясняют через текст Роттердамского. Написанный в 1509 году он и сегодня звучит злободневно, хотя периодически его пафос вступает в конфликт с природой героев (например, руферы – молодые бездельники, не блещущие интеллектом в сцене интервью, вдруг начинают изрекать сложносочиненные патетические речи). Сценический мир эскиза про беспросветных глупцов, пребывающих в иллюзии счастливой жизни, оправдывающей их существование и позволяющей хоть как-то утверждать себя.

«Похвала глупости». Фото – архив театра.

Екатерина Петрова-Вербич, выпускница курса режиссуры музыкального театра в РАТИ-ГИТИС (мастерская Владимира Мирзоева), работала с рассказом Леонида Андреева «Красный смех». Режиссер выстраивает на сцене стерильное, по-дизайнерски красивое пространство: белый кабинет, в котором стоит расположенный под наклоном стол со множеством стаканов, наполненных красной жидкостью. На стене – проекция мультфильма «Том и Дежерри» и редкие титры – комментарии из текста Андреева. Его обитатели – люди, покрытые белой пылью, с бледными лицами, замедленной пластикой и речью. Они появляются из-за красных кулис, будто попадая в параллельное пространство а-ля Черный Вигвам из «Твин Пикса»: пытаются вернуться, но попадают в него вновь. Условно эскиз можно разделить на две части. В первой, поставленной в эстетике зомби-апокалипсиса, героев без конца расстреливают, они истекают кровью и буквально вываливают кишки на сцену. Отстранение, заданное здесь через способ существования артистов, позволяет, с одной стороны, выстроить разговор о войне без излишней патетики, а с другой, прием не развивается, а лишь растягивается на слишком долгой дистанции, отчего становится утомительным. Во второй части режиссер от театральности переходит к подчеркнутой обыденности: на сцене цинковый гроб, и молчащие, оцепеневшие от ужаса родственники. Горе всех жен и матерей уравнивает все войны и все потери – ход беспроигрышный, но все же слишком очевидный.

«Фрекен Жюли» - подробная и глубокая работа Дмитрия Акриша. Сценическое пространство разделено по горизонтали большим накрытым столом, растянутым от одной стены к другой. Слева – трое пожилых людей. Они скупы и на слова, и на движения, но между ними чувствуется энергия, которая постепенно нарастает и сгущается. Их отношения проявляются через сложносочиненную партитуру оценок: тут и нежность, и любовь, и невозможность быть рядом, и желание, которое не находит выхода. Справа – молодые Жюли, Кристина и Жан. Действие разворачивается симультанно, но если молодые пожилых не видят, будто перед ними незримая стена, то пожилые оценивают поступки молодых: пожилая Кристина относится к молодой с материнской заботой – они не взаимодействуют физически, но через взгляды и жесты читается нежность, желание пожалеть, восполнить то, чего так не хватало много лет назад. Акриш рассматривает ситуацию, описанную в пьесе Стриндберга, во всем объеме: вот здесь и сейчас – с криками и ударами по столу – страсть без всякой рефлексии, а вот и спустя много лет герои уже могут осмыслить произошедшее, благодаря ретроспективной дистанции, но по-прежнему не могут освободиться друг от друга. События ночи на Ивана Купалу, будто проживаются ими бесконечно – они попадают в ловушку, в день сурка, прекратить который можно только умерев.

«Власть тьмы». Фото – архив театра.

Пространством для эскиза Елизаветы Бондарь по пьесе Льва Толстого «Власть тьмы» стала небольшая пошарпанная сцена перед строительными лесами. Ремонтная разруха – основная метафора жизни героев, озвученная только лаем собак. Бондарь приближает героев к сегодняшнему дню – они обитатели любого неблагополучного района любого города России – люди с отшиба. Их примитивное психическое существование сводится к почти животно-рефлекторному: как выжить, как не проиграть и оказаться сильнее. Тут только так: кто сильный – тот и прав. Герои появляются на сцене урывочно, в вспыхивающем луче света – все это напоминает эпизоды реалити-шоу а-ля «Беременна в 16». Анютка – десятилетняя девочка в панамке с зажатой пластикой зашуганного зверька и вечно заплаканным лицом – единственная в этой системе персонажей еще не расчеловечена, она пытается заслужить хоть мимолетный намек на любовь от матери, сестры, отца. Но горько и очевидно, что будущее Анютки ничем не отличается от настоящего ее родственников, а они в прошлом – такие же маленькие девочки и мальчики, из которых законы силы и выживания постепенно вытеснили веру в любовь.