Если бы фабрика могла говорить
Идея проекта-экскурсии: Культурный центр TEXTIL
Куратор, продюсер: Юлия Кривцова
Продакшн, дизайн: Сергей Кремнёв
Приглашенные авторы: Александр Андрияшкин, Василий Пешков
В рамках проекта «Музей Фабрика: новая ткань города», при поддержке Благотворительного фонда В. Потанина.
Даже после того как я прожила в Ярославле полтора года, я все равно не очень понимаю, куда меня привезли. Металлические ворота, краснокирпичные стены, мощно вздымающаяся труба. Типичный производственный пейзаж на отшибе довольно крупного города. Табличка на фасаде сообщает, что на текстильной фабрике «Красный перекоп» трудилась первая женщина-космонавт Валентина Терешкова.
Мы с куратором проекта Юлией Кривцовой стоим у ворот «Красного перекопа». Фабрике почти триста лет. Основанная в 1722-м купцом Иваном Затрапезновым (отсюда и название дешевых тканей) за рекой Которослью как Ярославская Большая Мануфактура, она выпускала скатерти и салфетки, в том числе для императорского двора, разрасталась корпусами, меняла владельцев, ширила рынок сбыта, приобретала земли, где рос хлопок, в Туркестане и Ташкенте. После революции была национализирована, перешла на выпуск технических тканей — парашютных, например.
Скоро начнется наше путешествие, а пока кто-то из гостей вспоминает, как узнал про «Радио “Фабрику”» из презентации Юлией тогда еще не существующего проекта на одном из московских арт-магазинов. А я интересуюсь, сложно ли было организовать спектакль на действующем производстве. Потому что, да, «Красный Перекоп», все еще работает.
Фото — С. Кремнев
Но, стоя у ворот и даже позже, углубляясь на территорию, в это сложно поверить. Пространство фабрики кажется заброшенным: разбитые кое-где стекла, растущее из крыши дерево. Возможно, в будние дни, когда в заводские ворота стекаются рабочие и служащие, это не так. И внутри действующего корпуса, пока мы идем по цехам, это тоже не так. Видно, что здесь жизнь не остановилась, а только замерла. На ткацких станках натянуты толстые нити, контейнеры с переработанным и полупереработанным хлопком, кажется, брошены впопыхах, в тот момент, когда прозвучал гудок, означающий конец рабочего дня.
Но все-таки место сочится ощущением старости: кажется, среди этих тускло-зеленых стен со старыми календарями, под потолками, покрытыми пятнами сырости, среди цепных механизмов и труб, с которых свисает бахрома пыли, могут работать только временно материализующиеся, как в фильмах Миядзаки, призраки.
«Радио “Фабрика”», ее текст, ее маршрут — групповое сочинение. Его придумали ярославцы Юлия Кривцова и Сергей Кремнёв, занимающиеся проектами, связанными с развитием городских пространств. А режиссер, хореограф Александр Андрияшкин ("ПОВСТАНЦЫ", "Диалог Данс" и др.) и театральный композитор Василий Пешков разработали маршрут, написали текст пьесы и создали трек, который звучит в наушниках.
Фото — С. Кремнев
Наше путешествие происходит в двух планах, реальном (одинаковом для всех) и воображаемом (индивидуальном). Через цеха нашу небольшую группу ведет реальный, но безмолвный проводник. Голос в наушниках, роботизированный, как в сайт-спецификах германской группы «Rimini Protokoll», сообщая реальные сведения об истории места и производственных циклах, больше отвечает за настройку рефлексии, стимулирует ассоциативный ряд.
Все эти ритуальные «сделайте шаг вправо, если думаете так-то и так то» (что наша жизнь становится лучше, что фабричная труба работает и прочая) ни на что не влияют, только служат самообозначению себя, своей позиции — в пространстве. Телесное самообозначение — важный аспект этой прогулки, но вернемся к нему позже.
Голос морочит голову, создавая иллюзию выбора («куда бы вы хотели пойти, вверх или вниз, попробуйте договориться между собой»), и тут же ее разоблачает. Маршрут строго предопределен: мы неуклонно поднимаемся по старинной кованой лестнице, логически следуем этапам производства. Маршрут, которым нас ведут, жестко регламентирован, думаю, прежде всего техникой безопасности и договоренностями с дирекцией предприятия. Но это внешнее условие пути вместе с внутренними настройками, которые производит текст, задает узловую метафору жизни как фабрики вообще. О соотношении в ней механического, повторяемого и произвольного, спонтанного. О маршрутах, которыми мы идем, о том, в какой парадигме мы мыслим эти маршруты. О наших условных «подъемах» и «спусках», о социальных лифтах, о том, насколько реален и иллюзорен наш выбор.
Фото — С. Кремнев
В историю о социальных лифтах и игре случаев вплетается миф о Терешковой. Кое-кто из нас, покорно следуя указаниям голоса в наушниках, «вращается» вокруг станка номер три, подобно Валентине Владимировне на орбите, чтобы потом узнать, что нас опять провели. Терешкова даже не работала в этом цехе, а работала в ленторовничном, который мы давно прошли.
В одном из цехов голос предлагает воспроизвести цепочку тех рабочих движений, которые наилучшим образом иллюстрируют лично твой труд. И, нажимая пальцами на воображаемую клавиатуру или двигая мышь, я понимаю, что вовсе не это выражает мой труд. Мне повезло: движение мысли не имеет телесного выражения, оно индивидуально и не воплощается серией однообразно-повторяющихся движений.
Где-то во время пути химическая реакция между местом — голосом — твоим индивидуальным составом — происходит, рождая поток реакций. Где-то — нет. Например, в финале пути, когда нам предлагают станцевать в одной из локаций. Или — написать и оставить записку-послание кому-то из рабочих.
Фото — автор статьи
Я не могу танцевать. Я не знаю, что писать. Потому что мне кажется очень печальным работать здесь. Причины, приведшие конкретного человека на это производство, остаются неведомыми. Мы не видим рабочих, не знаем, о чем они думают, для нас они остаются «другими», персонажами романа Золя или Диккенса. И трудно не думать о том, что эти «другие» пять дней в неделю, восемь часов в сутки совершают однообразные (на наш взгляд) механические действия, дышат отходами хлопкового производства (мы чувствуем след этого сладковато-удушливого запаха), смотрят в немытые стекла. И тогда ты неизбежно начинаешь думать о «них» со своей сочувственно-колониальной колокольни человека, которому в жизни повезло несколько больше. Я чувствую классовый стыд, а потом уже стыд за то, что испытала этот стыд. Но иначе никак — раз условия труда и производства (как нам кажется) остались на уровне XIX века с его капиталистическим угнетением, где машинное производство поглощает человека, делает его приложением к станку.
А еще в финале мы получаем обратную связь — слышим монолог директора фабрики, немолодого и, похоже, очень грустного человека.
Этот голос звучит тоже откуда-то из прошлого. Но человек, возглавляющий предприятие, где время будто остановилось в конце семидесятых, все-таки говорит о будущем. О том возможном будущем, где рабочие — операторы машин. Где рабочий — не раб, а «оператор электронного оборудования», где не человек обслуживает машину, а машина служит человеку.
Комментарии
Оставить комментарий