Конец света. Туда и обратно

Конец света. Туда и обратно

Литературная основа премьеры Театра ненормативной пластики – лирическая короткая проза, автофикшен Аллы Горбуновой. Какая это проза? Она как будто бы разом и предельно откровенная, и абсолютно закрытая, и бесстыдно эксгибиционистичная, и в то же время ужасно далекая от исповедальности. В этих своих качествах она заставляет задуматься о феномене женского письма в современной русской литературе. Это лирическая мультивселенная, сад расходящихся тропок, возможных вариаций одной и той же жизни. Предельно автобиографичные рассказы о детстве и юности, пришедшихся на неистовые 90-е, перемежаются со страшными фольклорными сказками о насилии, в персонажах которых угадываются лица времени.

Фактор времени, может, и не так уж важен для спектакля. Но для меня, чья юность «сгорела» там, он становится карнавалом теней, возвращенного бессознательного, актом экзорцизма, изрыгающим образы прошлого.

Спектакль и начинается вечеринкой «сгоревшей юности» в фойе «Скорохода» как стендап-кабаре, в котором витальная конферансье в блестящих штанах и галстуке-бабочке (Ангелина Засенцева) приглашает нас в бар «Мотор», горящий разноцветной неоновой вывеской. «Не хотите рассказать о себе?» – обращается ведущая к одному из зрителей, например, Александру Лушину. И сама рассказывает «его», якобы «наркозависимого», историю. А другому адресует диагноз «алкоголика». Одностороннюю коммуникацию пресекает растрепанная, что-то бормочущая себе под нос «гостья» на нейролептиках и антидепрессантах, которая буквально запинывает конферансье, лишая фиктивной власти над происходящим. Вечеринка перетекает в психоделический трип под началом трех актрис, трех ведьм, трех инкарнаций женственности: Юлии Захаркиной, Ангелины Засенцевой и Яны Савицкой.

Нас засасывает лабиринт актерских этюдов, соединенных по принципу «делай что хочешь, и будь что будет». Бар «Мотор» из прозы Горбуновой и реальный бар в Ольгино (отсылающий разом и к инфернальным топосам Дэвида Линча, и к «Корпорации “Святые моторы”» Леоса Каракса) звучит сомнамбуличным вокалом эстрадной певицы со спадающими с голых плеч бретельками. Пространство игры – оно же «сумрачный лес», в котором мы будем блуждать два часа, погружаясь в лирический ад.

А. Засенцева и Я. Савицкая в сцене из спектакля. Фото – Е. Карпова.

«Корпорация “Святые моторы”» – самый страшный фильм Каракса, фильм-самонаказание, персональный ад художника, в котором по Парижу колесит загадочный человек без имени, без судьбы, без биографии, обреченный на цикличность и нескончаемость актерских «перевоплощений», убивающий и умирающий, без отдыха сменяющий образы.

«Конец света» – это предельная интенсивность актерского присутствия, поток образов и актерских превращений, игра тембрами и маркерами масскультуры 90-х, триумф «ненормативной пластики»: в одном из эпизодов полуобнаженное тело Яны Савицкой становится автономной субстанцией, игрой линий, рельефов, объемов костей, мышц, пронизанной «темным витализмом». Блестящий стретч, платформы в стиле диско, искусственное кружево, кожу, ожерелья из искусственного жемчуга – дешёвку, винтаж, отобранные Ольгой Павлович на «Авито» и в секонд-хендах, – актрисы обживают с гаражным шиком. Образы Захаркиной мерцают оттенками виктимности, неистовой Савицкой – демонизма, Засенцевой – уверенной чувственности.

Сцена из спектакля. Фото – Е. Карпова.

Они – это и фольклорные существа, заглядывающие сюда: «фея из леса», уносящая кусочек твоего сердца; и убийственная «русская красавица», сошедшая с пивной этикетки; и не менее убийственная бабка-вамп (Юлия Захаркина), рассказывающая о том, как «они е..лись три дня», с аристократическим апломбом интонаций Аллы Демидовой, из уст которой даже мат звучит как высокий александрийский стих; и насмешливая дама-психотерапевт (Ангелина Засенцева), консультирующая всех, кто оказался в аду, в финале своего монолога раздающая нам короткие, но очень полезные методички по выживанию в преисподней («Главное мучение здесь – это страх. Пройдите путь от страшного к скучному. Пусть страх приестся вам, пусть то, что пугает вас больше всего на свете, будет вам не страшно, а скучно. Не ищите утешения. Худшее уже случилось. Всегда идите навстречу страху, но не чтобы сражаться с ним, а чтобы принять его»); и ангелы 6-го разряда, зачуханное трио ментальных корректоров-контролеров в шлепанцах, фильтрующих обсценную агрессию в наших рабочих чатах; и какие-то вовсе хтонические персонажи глубинной России.

Надя Стоева на своей странице в Facebook (запрещенная в России организация) очень точно описывает то качество спектакля, которому я, возможно, стремлюсь навязать свою логику: «Я пыталась вспомнить, что мне напоминает такая принципиальная и намеренная незастроенность, вернее, даже ощущение, что все идет само собой, где ты не можешь предположить, как будет развиваться действие дальше. Когда актрисы выйдут к микрофону и сладкими голосами пропоют «говорящие медведи превыше бытия», а когда и зачем начнут изображать пьяного мужика, писающего на столбы. Экспериментальное скандинавское кино, где соединяется абсурд реальности и постоянное желание праздника, где героиня вся в стразах и блестках вынуждена тащиться на дискотеку в ближайшую деревню по глубокому снегу в босоножках на высоком каблуке». И это, наверное, самая точная метафора, самое точное ощущение.

А. Засенцева и Ю. Захаркина в сцене из спектакля. Фото – Е. Карпова.

Подобно многим другим спектаклям Павловича, «Конец света, моя любовь» – коллективный сговор авторов, композиторов, художников, хореографов, актеров, передоверяющих друг другу функции, обычно закрепленные за тем или иным профессионалом. Структуры нет, есть путь, который проходят вместе в лабиринте. Нить Ариадны, кажется, порвалась, запуталась. И выхода, кажется, не разглядеть. В лесу, подступающем к бару «Мотор», много лет бродит тень, «копия» 13-летней Насти, здешней Лоры Палмер. Здесь ее изнасиловали. Возможно, убили. Спектакль ведет к встрече повзрослевшей 32-летней Насти с ее двойником, внутренним ребенком.

Примерно в этой точке спектакль достигает особого качества, уже и вовсе безОбразной глубины, где образы-маски плавятся. В этой точке нет ничего, просто бесформенная субстанция голосов, звуков, бегущих по потолку огней и теней. Быть твердым, быть защищенным – это смерть. Текучесть, подвижность, открытость – противоположность смерти. И только развоплотившись, достигнув этого несуществования, пройдя переменчивый цикл существований, многократно умерев и переродившись, можно заново стать – уже в каком-то ином качестве. На потолке райским садом разрастается буйный цветочный орнамент (видеомэппинг – Александра Магелатова). А актрисы чуть позже вернутся на сцену в наивно-цветочных платьях (будто плоть от плоти этого сада), чтобы уже как бы от себя произнести текст затактового рассказа Горбуновой. «В финале героиня Юлии Захаркиной сетует, что говорящие медведи есть только в мультфильмах, и почему эту реальность, где нет говорящих медведей, мы считаем подлинной, а не ту, где они есть?» – пишет Надя Стоева. В действительности же эта действительность, в которой зайцы и медведи без страха ходят друг к другу пить чай, так же реальна, как карнавал насилия «взрослой» жизни, и Павлович силится разглядеть ее и утверждает своим спектаклем.

А. Засенцева и Я. Савицкая в сцене из спектакля. Фото – Е. Карпова.

Горбунова пишет: «Теперь я знаю, что конец света – это предел и размыкание, исполнение и чудо, и задача его, как задача любого предела, одновременно быть и не быть, случиться, чтобы ты отдал себя ему и погиб, и не наступить никогда, и любого иного было бы слишком мало. Он не вовне, но в самой сердцевине опыта мира, и “Апокалипсис” только одно из имен его, ведь он такой же конец света, как и его начало. Я хочу жить в его сердце. Я продолжаю учиться любить его. Узнавать его под разными, новыми именами и с новыми людьми, не опаздывать к нему, упорным трудом расширять его на пространство жизни. И как бы ни давила твердость мира, и как бы по-разному мы, юные маги того лета, ни умирали, нам, по крайней мере мне, теперь всегда как будто чуть-чуть скучно в мире, потому что с тех пор, как прекратились потопы, пришла скука…»

Я. Савицкая в сцене из спектакля. Фото – Е. Карпова.

Для меня спектакль соединяет в себе два противоположных качества. Одно – это мифологема перерождения, история нисхождения в ад, чтобы пройти всего его круги, вернуться в потерянный рай «говорящих медведей», воссоединиться с утраченным собой. Другое – его принципиальная незастроенность, в которой «конец света» – предельная интенсивность переживания настоящего, доступная только в детстве. Переживания «предела», которого мы в своей – уже взрослой – жизни мечтаем достичь, чтобы постоять на краю бездны и посмотреть в него. Воплощенность и есть смерть, сковывающая нас еще при жизни. И в этом смысле текучесть и бесформенность фактуры, наполненность потенциями и есть сама жизнь.

Режиссер-постановщик – Борис Павлович

Сценография и костюмы – Ольга Павлович

Музыка – Елена Белкина, Роман Цепелев

Видеохудожник– Александра Магелатова

Художник по свету – Юлия Кулешова

Консультант по пластике – Максим Пахомов

Продюсер – Ася Наумова