Коза выглядывающая
Фильм-спектакль «Священный талисман, или Мальчик, который победил войну» режиссера Михаила Плутахина и художника Ильи Юдовича создан на стыке разных технологий: видеоарта и видеоинсталяции, мультипликации и спектакля с предметами. Истории как таковой внутри спектакля нет, но вы можете ее придумать сами, связав известные факты о войне/холокосте/уничтожении/детях во время войны. Но нужна ли тут история? Сюжет то выстраивается, то нет, петляет и вроде бы продолжается, прерывается и начинается снова. Как несколько затактов, вступлений. Вот стихотворение Лейбы Левина с прерывающейся рифмой о священном талисмане — белой козочке, прочитанное актрисой Рут Левин напевно, не сильно артикулированно. Это своеобразный пролог, который отзовется потом в рисунке самосшитого одеяла с женихом и невестой и белой козой, сверху взирающей на молодоженов. Коза — явная родственница той, с картин Шагала, талисман мирной жизни — появится еще несколько раз, среди рукотворного мира спектакля, среди игрушек мальчика, внутри не случившегося свадебного застолья.
Через призму «детскости», через сохранившиеся подлинные предметы не столько рассказывается история о мальчике, спрятавшемся под кровать и наблюдающем за происходящим, сколько чередуется ряд ярких образов — кадров, которые хочется останавливать, рассматривать и трогать. Рука рассыпает землю, плодородную почву, на ней появляются дерево и кривенький дом. В доме свет и тепло. В подкроватном мире дома действуют обгорелый медведь на подставке, кукла-игольница и катушки ниток. Каркас оплывающей красивой башни с часами становится смотровой вышкой в концлагере, а сквозь бывшие зубчатые стены проявилась железная суть — вилка, пенсне, бритва. Но не аккуратный солдатик времен наполеоновских (может быть) войн становится агрессором в этом мире, а старые катушки ниток, выстроенные в ряды и дико пляшущие в кульминационный момент.
Кадры множатся на одной поверхности, в каждом квадратике следующее движение, приближение того, что видим рядом. Полиэкран работает как увеличивающая лупа, дает нам возможность разглядеть деталировку, убедиться в подлинности предмета: это не имитация старой куклы, она и есть — старая, хорошо сохранившаяся. Это здесь важно, как и в предыдущем спектакле Театра Предмета и Михаила Плутахина — «Наблюдатели», где подлинные предметы из лагерей выступали немыми свидетелями несчастных жизней и брали на себя боль, которая визуально отражалась в их скукоженных, деформированных поверхностях.
Существование тогда на сцене («Наблюдателей» я видала на сцене Музея Гулага в докарантинной жизни) и теперь в кадре подлинных предметов вызывает очень тактильные ощущения. Рука, высыпающая плодородную почву, разминающая комки земли, провоцирует и твои руки стряхивать невидимые частицы. Ловишь себя на том, что задерживаешь дыхание, стараясь не вдохнуть дым, заполнивший экран. Или белый снег/пепел/мука, засыпающий все толстым слоем, дает ощущение глухоты, словно этот слой поглощает не только следы войны, но и звуки, но это только ощущение. Музыка Ильи Шарова (ансамбль «Комонь»), тщательно сплетенная из народных и авторских песен, в спектакле не прекращается, она неотделима от изображения, слита с ним по ритму, как будто дополняет тактильное ощущение подлинности. Контрапунктом выступают титры, они — пауза в череде кадров, возвращают нас из собственного потока сознания к происходящему на сцене / в кадре. Они кажутся не связанными с действием, но тоже работают на ощущение. Колыбельная, усыпляющая мальчика, — «Козочка пойдет на рынок и купить изюм с миндалем / Изюм с минаделем слаще, чем мед» — существует параллельно событиям в кадре, не связана с ними визуально. Уют и чувство защищенности, которые дают песни и стихотворения, контрастируют с тем, что мы знаем о войне, военном/послевоенном детстве. Могла быть счастливая жизнь, но не случилась, могло быть детство уютное, а получилось детство зыбкое, в страхе и пепле.
Комментарии
Оставить комментарий