Между сказкой и антиутопией

Между сказкой и антиутопией

«Так куда ты уезжаешь завтра?» — спрашивала меня мама 10 дней назад.

«Куда-куда?»

«Саратов?»

«Самара?»

«Сарапул? А где это?»

Конечно, для театральных путешественников Сарапул в Республике Удмуртия — далеко не самое безвестное место. Даже если не вдаваться глубоко в историю (в театру в этом году исполнилось девяносто пять, и он считается первым профессиональным драматическим театром Удмуртии), последние шесть лет театром руководил Олег Степанов, мастеровитый серьезный режиссер со своей художественной программой, сбивший репертуар. Такое же крепко сбитое впечатление производит и труппа. Театр выезжал на «ARTОКРАИНУ» в Петербург и получил главную премию, участвовал в «Малых городах России», становился лауреатом региональных конкурсов.

Недавно театр остался без главного режиссера и теперь вместе со своим директором Ларисой Бовдуй «в активном поиске». Не только художественного руководителя, который помог бы и раскачать жизнь театра, и зрителя не отпугнуть, но и в поиске своего языка, своей драматургии.

Но пока у планов театра на текущий сезон — внятный ретро-оттенок. Выбор «Пяти вечеров» Александра Володина в год столетия драматурга — внятный «политический» акт руководства, под который театр смог получить материальную поддержку «Единой России» на проект «Культура малой родины». В скором времени — премьера «Старшего сына» в постановке Юрия Печенежского.

В первых числах ноября я попала на володинский «двухдневник»: сначала премьера, потом «Ночь театра» — эскизы двух пьес драматурга, встреча со зрителями и небольшой концерт при участии актеров.

В день приезда на крыши двухэтажных деревянных домов с наличниками в центре Сарапула уже лег снег, снег покрыл и мостовые, придав всему отчасти сказочный вид. Подобный сказочный оттенок лег и на постановку «Пяти вечеров». Зажглись волшебные фонари, из квартиры Тамары открылся волшебный вид на заснеженный купол Исаакия. И хотя обстановка комнаты Тамары достаточно подробно иллюстрирует быт конца пятидесятых, кажется, что сейчас зазвучит вальс снежинок и вступит в права рождественская сказка вроде «Щелкунчика». Правда, вместо снежинок в комнату врывается необыкновенно эффектный в своем сером пальто и шляпе Ильин (Сергей Дубовиков), точно добрый волшебник, готовый преобразить жизнь героини. Тамара (Татьяна Кочурова), увидев Ильина, пусть и явно тревожится о том, как изменилась за двадцать лет, но расцветает почти что разом, словно и не было разлуки. Между героями почти мгновенно пробегает искра, во второй вечер они уже танцуют танго, их движения выверены и точны, точно тела незамедлительно узнали друг друга.

Т. Кочурова (Тамара). «Пять вечеров». Фото — архив театра.

Действительно, Володин в постановке Урсулы Макаровой (Рязань) кажется тандемом Рязанова с Брагинским. Есть жизнь и после сорока пяти! Невзгоды остаются в прошлом. Любовь преображает жизнь женщины, и об руку с любимым она устремляется в лучшее будущее.

Ленинград кажется маленьким, домашним и уютным. Здесь все теряются только для того, чтобы быстро и случайно найтись. Как находит Катя Ильина в привокзальном буфете, как магнитом притягивается в комнату Тамары Тимофеев. В режиссерском мировидении Урсулы Макаровой есть что-то центростремительное, семейное. Хорошие люди находятся и находят друг друга, как в оратории Сарафанова «Все люди — братья».

Но что же с подводной частью «айсберга», что с прошлым героев, мощной фигурой умолчания, о которой не говорят, а только изредка проговариваются?

Режиссура спектакля умудряется обойти и умолчать все острые углы, не ответить ни на один из вопросов. Почему расстались герои? Где оказался Ильин после войны? Какой была «безмужняя» послеблокадная и послевоенная жизнь Тамары? Почему, наконец, «Пять вечеров», а не «Сослуживцы»?

У Володина, ровесника времени, свидетельствующего о нем, это черная дыра неназываемого. Недавняя «Дылда» Кантемира Балагова внятно назвала мутации женского после войны.

Три героини этой пьесы — три варианта женской судьбы, три модели поведения. Но у каждой из них есть прошлое, есть биография. Продавщица Зоя Ольги Богословской — неприятная, навязчивая, крикливая. Наверное, могло быть иначе, если бы режиссер увидела в ней не «трафарет», а человека с прошлым, сломленного и искалечившегося бесконечными компромиссами.

Евгения Короткова (Катя) легко и обаятельно работает в амплуа «смешной девчонки», нелепой, но обаятельной «простушки», интересничающей, стремящейся произвести впечатление на понравившегося ей парня.

Катя непосредственна, как дитя, ее органика — неустающая, детская, актриса работает на резких переключениях, напивается с полрюмки водки, задыхается, кашляет, мгновенно засыпает, просыпается как ни в чем не бывало, пускается в пляс и т. д., и т. п.

Все это кажется гримом, положенным на эффектную молодую актрису.

Володин вроде бы не проговаривает до конца, «эффектничает» ли Катя перед Славой, создавая себе репутацию роковой «фем фаталь», или все истории про поклонников-шведов — чистая правда. Если да, то Катя — единственный по-настоящему свободный, бесстрашный персонаж этой пьесы, она — родственница фабричной девчонки, человек нового времени, эпохи Международного фестиваля молодежи и студентов, женщина, меняющая мир.

Отметая пустые стереотипы «девичьей гордости», Катя в открытую заявляет о своем чувстве, похищая конспекты своей соседки по квартире.

Но Катя из спектакля скорее создает себе репутацию «свободной» женщины. И стоит ироничному, словно все время все испытывающему на прочность Славке Артема Шевченко прикоснуться к ней, проверяя на «доступность», с Кати слетает вся ее бравада.

А. Шевченко (Слава), С. Дубовиков (Ильин). «Пять вечеров». Фото — архив театра.

Свой сюжет, пусть и скромный, но в спектакле есть. В России мужчине стыдно быть слабым, стыдно быть неудачником. Мужчина скорее сбежит, чем позволит себя пожалеть. А женщина не пойдет за успешным и красивым, никогда не поверит, что нужна успешному, богатому и красивому. А за жалким неудачником побежит — в Сибирь, в Норильлаг, да куда угодно — лишь бы чувствовать себя гарантированно нужной.

Во второй день мы увидели два эскиза. «С любимыми не расставайтесь» все той же Урсулы Макаровой — прямо скажу — удивил. Режиссер провела операцию деконструкции, разбив действие на три структурных блока-уровня, разбив его и территориально. Зрителей делят на две группы и разводят — в большой и малый залы. Действие происходит симультанно. В большом зале мы смотрим историю драматическую — Кати и Мити. Из малого же зала нам доносятся музыка и взрывы смеха — там «вечер отдыха», где со зрителями работает аниматор (Игорь Васецкий). Отголоски развлекательных услуг накладываются на драматическую линию, дают своего рода контрапункт. Когда же аниматор в другом зале приглашает зрителей бегать вокруг стульев и показывает фокусы с веревками, ты держишь в голове, что рядом, за стеной, расстаются Катя и Митя. Правда, коллажный способ организации не дает актрисе возможности выйти на финальное: «Я скучаю по тебе».

«С любимыми не расставайтесь». Фото — архив театра.

Затем зрителей объединяют, и перед нами проходит галерея разводящихся пар. Драматическое и комедийное объединяются, производя трагикомический эффект. Режиссер в большей степени делает акцент на фиктивности, смехотворности поводов, ведущих мужей и жен в зал суда. Кто‑то из них, в отсутствие психотерапевта, просто ищет внимания, публичности; для кого‑то внутри пар — это манипулятивный акт.

Очень выразительным получился «союз» Шумиловых: тщедушного застенчиво ухмыляющегося мужичонку с фингалом (Артем Шевченко) и его цветущую супругу (Мария Полетаева) явно связывает нешуточная страсть. Для них драки и походы в суд — способ освежить отношения. Но вообще‑то им даже не нужно искать острых ощущений. Эти двое ведут себя так, так посматривают искоса, так соприкасаются локтями, что, кажется, готовы наброситься друг на друга прямо в зале суда.

М. Полетаева и А. Шевченко (Шумиловы). «С любимыми не расставайтесь». Фото — архив театра.

Читку «Каструччи» сделал главный режиссер Краснодарского Молодежного театра, Даниил Безносов. Признаться, я не специалист по Володину и не слышала раньше о существовании этой пьесы. Оказывается, в 1966 году она была написана на заказ для театра «Современник». Но никогда и нигде не была поставлена. И неудивительно: в застой эта аллегорическая антиутопия о микрогосударстве с его то и дело впадающими в подобие спячки гражданами оказались слишком не ко времени. Для какого-нибудь 1991‑го, например, года, ее смыслы были бы уж слишком прозрачны. Однако как воскрешенная забытая пьеса она заслуживает внимания, потому что показывает, что русская/советская литература в шестидесятые вполне могла пойти по другому, «замятинскому» пути, пути абсурда или пути интеллектуальной драмы. Но не случилось. Безносов, видимо, начинал делать «Каструччу» именно как читку (у артистов черно-белый офисный дресс-код и листы бумаги в руках), чтобы не потерялись ни значения слов, ни саркастические речевые обертоны. Тем более что все друг у друга под подозрением, все ищут в словах друг друга «опасные подтексты». Но, возможно в какой-то момент планы поменялись, и режиссер вместе с артистами решили размять текст «ногами», освоить через физическое действие. От этого многое потерялось, особенно в линиях главных героев, которым приходилось и за текстом следить, и друг на друга реагировать.

«Кастручча». Фото — архив театра.

Запомнилась немолодая супружеская пара, родители главного героя (народные артисты Удмуртии Галина Есырева и Владимир Мельник), в которой Мать — негласный внутренний полицейский, властная инстанция, контролирующая «слабое звено», отца-художника, фактически обреченного режимом на домашнее заточение и вынужденного заниматься «стенописью». А также две молодые героини, ведь у Володина женщина — это всегда стихийный «диссидент», всегда несогласная, органически осуществляющая свой протест. Только так может выжить Марта (Наталья Шевченко), в рамках государственного запрета на стихийную нерегулируемую рождаемость вынашивающая своих воображаемых детей. И, напротив, зачавшая Дагни (Виктория Домитрак) бросается с силосной башни, когда оказывается, что госполитика поменялась и теперь ей, возможно, предстоит стать «инкубатором» в рамках госзаказа на повышение рождаемости.

У Володина в пьесах индивидуальность всегда преследуется, всегда — не одобряется большинством. Об этом были и володинские дни в Сарапуле.