Самые летающие итоги года

Самые летающие итоги года

Чтобы подвести итоги года, «Летающий критик» спросил у своих коллег, какое самое важное театральное путешествие было у них в этом году.

Отвечают Кристина Матвиенко, Оксана Кушляева, Александрина Шаклеева, Татьяна Джурова, Юлия Клейман, Ольга Тараканова и Владислава Куприна.

Александрина Шаклеева

Все подводят итоги года. Оглядываясь назад, я не могу поверить, что все, что осталось позади, — всего лишь год. Плотность жизни просто невыносимая: в этом году я отдала дочь в первый класс, окончила аспирантуру, обрела новых друзей и рассталась с некоторыми старыми, стала руководить Молодежным театральным центром «Космос» в Тюмени, сделала несколько кураторских проектов — и это только то, что вспоминается сразу. Побывала в шестнадцати городах (в некоторых неоднократно), в шести из них впервые.

Важного и интересного было много, но, пожалуй, самой запоминающейся стала для меня поездка в Ивангород на лабораторию фестиваля «Точка доступа». Удивительно, что по итогу года я вспоминаю самое мучительное из всех своих путешествий. Палящее солнце, огромные комары, отсутствие нормальных бытовых условий, горелые сырники на завтрак в гостинице категории «без звезд» — спартанский лагерь. Мне совсем не близка оказалась атмосфера лаборатории: ни вертикальная (если не сказать тоталитарная) манера общения итальянского художника Джана-Марии Тосатти, ни администрирование, ни организация, ни сам пограничный городок в Ленинградской области. Но именно там со мной случились важные внутренние перемены: преодолевая физическую усталость и раздражение по отношению ко всему окружающему, я смогла заодно преодолеть и довольно длительную депрессию, связанную с проживанием утраты. Я наблюдала за коллегами — другими лаборантами из разных городов и разного возраста, — и вдруг со всей очевидностью стало понятно, как воспроизводятся в театре ригидные модели общения, как выстраивается слепая вера в авторитет фигуры мастера и возникают трудности в сепарации. Иногда это действительно стоило результата, но от этого не менее грустно. Это путешествие не связано с теоретическим осмыслением театрального процесса, зато, что для меня всегда важнее, связано с практическим погружением и исследованием. Лаборатория «Точки доступа» — мой первый практический опыт после семи лет перерыва, и именно он помог мне окончательно сформулировать свои профессиональные интересы. Теперь я точно знаю, в какой театр я играть не хочу.

Кристина Матвиенко

Как начала год с искусства неконвенционального, так примерно его и закончила. В марте 2021-го, съездив в Пермь, увидела, как живет пермская компания немхат. Там было все устроено так, что спектакли Александра Шумилина («33 сестры», «Я танцую, пока ты смотришь на меня» и «Пермское море») соединялись в одном пространстве и времени с перфолекциями (Юли Клейман, Вани Демидкина и Артема Томилова, Виктора Вилисова, Маши Слоевой, Сергея Чехова и Александрины Шаклеевой) и моим собственным думанием про то, что же я вижу и в чем участвую. Я встретилась с другим, очень прозрачным и отстроенным от уже сложившихся иерархий и систем ценностей миром. Его устройство, тип внутренних связей, «идеология» как будто нераздельно склеились с тем видом театра, который я видела.

Дальше весь год я припоминаю теперь по точкам встреч с этим миром.

В случае с работой Артема Томилова в омском «Пятом театре» такими встречами сначала были онлайн-разговоры о том, что я увидела сильно позже, на октябрьском «Хаосе» в Новосибирске. И опять рефлексия и череда шлейфов слепились постфактум с самим спектаклем «Артем Томилов», аттестованным как автофикшн. Через голос режиссера опознавала и спектакль — не в смысле, что мне навязывали свою точку зрения, а в смысле, что объясняли устройство и процесс, заставляя учитывать, мягко говоря, оба эти параметра.

На летней «Точке доступа» была разнообразная, в том числе и острая коммуникация с кураторами программы реэнактментов перформансов прошлого, Ваней Демидкиным и Артемом Томиловым. И опять — шлейфы от событий вошли в тело самих событий. Через них стали видны дыры, усиления, ослабления, сомнения, все как под прозрачным стеклом.

В Барнаул, в Молодежный театр, где мы вместе с Еленой Ковальской, Антоном Алексеевым, Юлией Клейман и Романом Феодори были в жюри, все обсуждения конкурсных (снова конкурс, да) спектаклей велись в режиме диалога. Это как будто бы не до конца, но похоже на равноправие.

В Кемерово, где я оказалась в жюри «Кузбассфеста» с Олей Таракановой, Ваней Демидкиным, Юлей Клейман, Ксенией Аитовой и Александром Бураченко, опыт наших взаимных действий опять сильно повлиял на самочувствие и самоосознание. Это как если бы в одном месте встречались разной длины световые волны. Оказываясь в такой ситуации, иначе строишь разговор и как будто даешь себе все время иные, непривычные задания — на метод «безоценочного суждения», сделанного из конкретной приватной точки.

В декабре, во время фестиваля «Башня», в номере калининградского «Radisson» Артем Томилов сделал спектакль для одного зрителя. «Вот это номер» предполагает поход в чужую комнату, в которой никто посторонний, кроме жильца, не трогал ничего, а служба клининга не делала клининг. С колонкой, открыткой-инструкцией и карточкой-ключом ты входишь в номер, дверь закрывается, из колонки звучат чужие войсы — от мамы, коллег, друзей, знакомых. Вместе они образуют некую сеть: кто-то с кем-то знаком, кто-то о ком-то говорит. Слушая, ты ходишь по комнате, перебираешь вещи, смотришь, где висят штаны, как лежит бейджик или конфета «Коровка». Странное чувство, что подглядываешь и подслушиваешь, быстро прошло, потому что я просто увлеклась спичем одной из участниц аудиодорожки, калининградского куратора Юли Нежид, которая откровенно и честно описала ситуацию различия — между нами (хорошо, мной), привыкшими к твердым суждениям и устоявшимся координатам как к экосистеме, и теми, кто совсем, как выясняется, иначе устроен. Звучало это примерно так: «старшие» привыкли не рисковать или отвыкли рисковать, потому что им есть что терять, «младшие» же практикуют непривычность действия, которым можно влиять на среду. И оно, это действие, может быть не проактивным — вот с каким парадоксом я столкнулась благодаря этим множественным случайным отражениям.

Другим клином, вбитым в мою «жизнь критика», стала магистратура «Социальный театр», которую мы ведем с Еленой Ковальской, Александрой Никитиной, Татьяной Климовой и Натальей Поповой в ГИТИСе. Там за полтора года с нашими друзьями-учениками сам собой отпал вопрос, что есть театр, а что — «терапия», да и многие другие ненужные дихотомии испарились, как будто их и не было. Потому что главное — зачем мы этот театр делаем. И для кого.

Как странно, что я выпала из череды «больших событий». На их место встали другие, тоже немаленькие, буду теперь с ними жить, как и сколько смогу.

Оксана Кушляева

2021-й — редкий год, когда среди многих и разных театральных путешествий я точно определяю свое самое важное. Хотя оно было не самым далеким, не самым продолжительным и даже не самым экстремальным, да и кажется, что было это путешествие давным-давно, летом, в июне.

В то июньское приключение и город Казань, который я несколько лет исследую, и феномен театра, который интересует меня еще немного дольше, и вообще человеческий мир, в котором живу свои тридцать четыре года, открылись мне с какого-то другого входа, с другого угла. Я говорю о поездке на фестиваль «Театр горожан» в MOÑ.

Раньше я заблуждалась, думая, что знаю самую разную Казань, но узнавала лишь официальную и туристическую, раньше я только уверяла собеседников что «театр, он для людей», но даже сама уже не слишком в это верила. И вот тогда и там, в пространстве Национальной библиотеки Татарстана, на театральной площадке MOÑ увидела, что он действительно для людей, для вполне конкретных людей и для городских сообществ, с которыми можно познакомиться. И в этом знакомстве и есть смысл театра: организовать встречу, создать условия для того, чтобы люди совпали в пространстве, времени, и в своих агрегатных состояния, совпали хотя бы ненадолго.

Когда смотришь один за другим «Плюс-минус спектакль» Ксении Шачневой, «Чын татар» Ксении Шачневой и Дины Сафиной, «Децентрализацию» Наташи Боренко, Дины Сафиной, Анастасии Радвогиной и Венеры Галимовой, а потом эскизы спектаклей с сообществами учителей, таксистов, женщин 40+, сделанные резидентами «Мон», о театре обыкновенном с его обыкновенной иерархией вспоминаешь с тоской.

Медленные чтения «Авазлар» («Голоса»), где вместе с Нурией Фатыховой мы разбирали татарские дневники и документы прошлого, и лаборатория горожан «Кыйссаи Йосыф» Туфана Имамутдинова, Марселя Нуриева, и Нурбека Батуллы, в которой участники самого разного бэкграунда и профессий исследуют поэму Кул Гали, а также средства и возможности современного перформанса, - все эти проекты здесь и сейчас исследуют старые городские сообщества и создают новые более живые, открытые. Горожане знакомятся, исследуют, сочиняют коллективные и индивидуальные перформансы по всему городу, горожане учатся разговаривать с городом и друг с другом, включая и приезжих наблюдателей в свое сообщество. И вот я уж страшно скучаю по Казани, ее жителям и по их театру, в котором, кажется, только и есть смысл.

Татьяна Джурова

Правда в том, что в этом году я долеталась «до ручки». И больше не люблю ни путешествия, ни театральный туризм. А люблю мягкий плед и то, что у моего серого кота палево-розовые щеки.

Иногда деятельность «летающего эксперта» становится замещающей. Ты везде нужна, ты востребована. Эта иллюзия собственной необходимости развращает. Как всякий турист, становишься пресыщенным потребителем нетеатральных впечатлений. А в профессиональной сфере больше всего думаешь о репрезентативности, собственной и своих профессиональных компетенций. Как быть и умной, и понятной? Как быть честной, политичной, говорить, что думаешь, и чтобы тебя еще раз пригласили в этот театр / на этот фестиваль? Видишь разрушенный войной и законсервировавшийся в состоянии разрухи Сухум. Видишь пустые, как в футуристическом ужастике, кафе и торговые центры Рязани, где по статистике едва ли не самое большое количество антиваксеров по стране. И уже пересобираешь все это в слова, в художественное впечатление.

Тем не менее я продолжаю верить, что, как в квантовой физике, наблюдатель может влиять на наблюдаемый объект и по-хорошему его дестабилизировать, например те самые «ригидные структуры», про которые уже написала Александрина.

И еще очень ценю, когда люди что-то делают честно и когда я понимаю, что они не могут не делать честно. Как было на лаборатории в курортном поселке Кабардинка под Геленджиком, где в июне 2021-го Иван Куркин, Петр Чижов, Дмитрий Крестьянкин и Роман Александров неделю работали с подростками. Один пример из перформанса Вани Куркина. Там в каждой комнате сидел одиннадцати-четырнадцатилетний человек, и можно было подойти и что-то сделать с этим человеком. Например, шепнуть ему что-то на ухо, какое-то слово, а человек выкрикивал потом это слово. И это про невозможность чистого медиума, слово в нем в любом случае отзовется, и ты несешь ответственность за отзвук. Или можно что-то сделать с перформеркой с помощью ряда вещей, которые рядом, например, причесать ей волосы. И это про границы, про то, что ни одно действие не бывает нейтральным. Или написать на бумажке и наклеить на другую перформерку, «какой должна быть женщина». И если ты даже пишешь: «Женщина никому ничего не должна», то, потом, спохватываешься: блин, это тоже директива! А участие подростков было этически обостряющим наши поступки обстоятельством.

Еще я видела в Кабардинке, как актриса Ирина Горбачева подписывает автографы, честно и многотерпеливо. Весь день, каждому из детей, кто подходил и кто просил, в тетрадках и на футболках. Триста, наверное, автографов. И это испытание почище, чем для Маргариты на балу у Воланда.

Юлия Клейман

В 2021 году я впервые побывала в Якутске, Барнауле, Калининграде, Альметьевске, Березниках. Это не только очень разнообразные театральные, но и не менее любопытные антропологические наблюдения. Чем похожи конкретно эти города? Почти ничем!

В профессиональном же смысле, пожалуй, наиболее сильно на меня повлияли поездки в Якутск и Казань — они подарили мне интерес к теме национальной идентичности, интерес к изучению максимально далеких от меня культурных традиций. В спрессованный до двух дней визит в Якутск мы с критиком Александриной Шаклеевой уместили чтение пяти лекций (на двоих) для режиссеров из пятидесяти (!) народных театров, просмотр двух спектаклей (один из них — кукольный на основе олонхо) и кормление ледяной Лены оладьями. Суммарно этот экстремальный опыт дал мне осознание абсолютного незнания какого-то очень важного контекста.

Неделю в Казани можно назвать «Tatarian case» — независимая площадка MON показала свои премьеры: «Сак-Сок», «hava», «MON», «Чын татар», «Рахинджа», «Кунегу», «Умаление мира», «Сережа», «Децентрализация». И это медленное, бережное, интуитивное исследование языка и культуры, себя и ландшафта вокруг стало для меня импульсом к попытке (пока что очень робкой) пристальнее вглядеться в искусство российских национальных театров. Задуматься о том, почему в театральных вузах так подробно изучают французский, например, театр, но совсем — ни единой лекции! — не уделяют внимания театральным традициям за пределами Москвы и Петербурга. Только что на Новой сцене Александринского театра завершился фестиваль «Другая сцена», где, воспользовавшись привилегией куратора, я провела перфолекцию «Другой/Наш» о современном театре в Якутии, Бурятии, Татарстане и о документальном спектакле пермской компании немхат на коми-пермяцком языке. Основой лекции послужили интервью с Денисламом Тутаевым, Марией Марковой, Сойжин Жамбаловой, Александром Шумилиным, Нурбеком Батуллой (поразительным танцем специально прилетевшего из Казани Нурбека она и завершалась) — постановщиками, чьи спектакли я надеюсь видеть в Петербурга чаще. Потому что реже, кажется, уже невозможно, и это обидно и несправедливо. Я очень люблю путешествовать, но мечтаю, чтобы национальный театр по-настоящему стал частью российского культурного контекста. Или, наоборот, чтобы Петербург преодолел свою обособленность?

Ольга Тараканова

Мое путешествие года — переезд. В июле я переехала в Новосибирск после пяти лет жизни в Москве. За полгода убедилась в очевидной истине: прилетаешь на неделю — видишь одно случайное состояние театральной среды, остаешься жить — тогда можно рассмотреть глубинные течения в ней. Когда прилетаешь на неделю, необходимо сориентироваться в среде быстро и сделать заказанную работу, но если остаешься жить, то можно погрузиться в дезориентированность и растерянность. В состоянии растерянности я сейчас и нахожусь. Я честно не знаю, что и почему нужно большинству коллег здесь, и не знаю, могу ли что-то из этого дать я. Я переехала, чтобы меньше работать с театрами и другими организациями, внутреннее состояние которых меня разочаровало, будь они в Новосибирске, Москве или других городах России. Может ли хоть что-то спасти эти организации или же спасти меня и моих коллег от работы с ними, я не знаю. Но мое бессрочное путешествие дало мне возможность найти время и место, чтобы думать над этим вопросом стратегически, а также возможность пореже транслировать накопившееся промежуточное, пока не оформленное в выводы и стратегии разочарование публично. Однако вот сейчас я его транслирую, так что простите, если оно вам ни к чему. Зато если вы тоже чувствуете разочарование, дезориентированность или растерянность, то готова поделиться опытом путешествия-переезда в любых деталях.

Владисава Куприна

Печально складывалось так, что до этого, 2021 года я ни разу не была в Новосибирске, а только с любопытством, но больше с завистью, читала и слушала своих коллег. Зато теперь могу с полным правом вторить: да, похоже, что Новосибирск — новая театральная столица России. Прошлый сезон принес Новосибирску-21 номинацию на «Золотую маску», а мне этот календарный год много, на удивление много для одного города, — важнейших впечатлений, очень личных, очень глубоких.

Я открывала год поездкой в Новосибирск в январе и закрывала там же, все в той же сияющей сибирской зиме, в декабре. Впечатления от спектаклей так сильны, что города, к сожалению, я не разглядела и не запомнила. Но помню десятки новых для себя имен и лиц и дорожки к театрам, протоптанные в глубоком снегу.

Джемма Аветисян поставила феминистский текст Карины Бессолти «Наизнанку» в «Старом доме». Этот спектакль смотрит ясным взглядом, проявляет до предельной четкости и называет своими именами то, о чем принято умалчивать: как калечат и убивают дикие патриархальные установки. Как мальчики нормой и даже романтикой считают насилие, как девочки убивают себя или убегают навсегда, как смиряются с болью, унижением и утратой взрослые. Как выученная слепота и выученная беспомощность никого не спасают. Говорит громко и рассержено о том, что в нашей стране где-то совсем рядом, не с «другими», а с нами, ежедневно происходят чудовищные вещи — за запертыми дерматиновыми дверями, в проходных комнатах хрущевок, в частных прекрасных домах, на Кавказе, в Москве, в Новосибирске. Просит не смотреть «в другую сторону».

В «Анне Карениной» Андрея Прикотенко текст Толстого сжат и переписан. Все, что происходит там, происходит даже не за закрытыми дверями, а в Сети. Люди спектакля почти всегда в одиночестве говорят тихо, ровно или пишут, глядя в светящийся экран, глядя в какую-то точку перед собой. И в те редкие минуты, когда они встречаются, это подобно удару молнии. Каждая такая встреча Анны и Вронского, Анны и Алексея Каренина становится открытием, обрушивается лавиной. Это предельно чувственный и очень живой спектакль об очень рациональном мире. Мир большой власти, больших денег, беспощадных манипуляций всем своим многотонным телом несется на Анну. Здесь любви объявлена война. К финалу кажется, что уже сам спектакль буквально бьется от боли. И в самом начале, когда Анна тихо произнесла в пустоту, что не знала, что бывают такие красивые люди, тогда уже, в первые секунды, было ясно, что это великая любовь, встреча, спознание душ. Та самая любовь, что милосердствует и никогда не перестает.

Пьеса Ибсена переписана Ольгой Федяниной так, словно нет и не было никакой громоздкой пьесы. Звучит подлинная, живая, очень сегодняшняя речь, так говорят на HBO. Актеры «Красного факела» существуют в невероятной степени психологической достоверности и почти в пустоте. На сцене постоянно разрушают, вносят и выносят декорации, в кадрах фильма на большом экране периодически видно, что и там на съемках декорации, а артисты играют так, будто нет авансцены, условности, нет иллюзии. Фильм, снятый заранее в павильоне, работает как отражение в зеркале и в то же время имитирует подлинность. Как имитирует подлинность искусственный сад. Способ здесь и есть смысл. Иллюзия множит и множит себя, люди не замечают, приспосабливаются и лгут. Удивительно и страшно, как конфликты и вопросы стопятидесятилетней давности, которые Ибсен задавал буржуазному европейскому обществу, так болезненно отзываются в современном российском.