Синтезы сознательной жизни

Синтезы сознательной жизни

БТК придумал фестиваль как возведение дома. Первым событием Центра развития режиссуры БТК стал фестиваль по «Божественной комедии» Данте.В 2023 году начали с «Фундамента»: основой фестивального «дома», как бы странно это ни звучало, оказалась часть «Ад». В этом году занялись возведением стен. Фестиваль «Стены» сделан по «Чистилищу». Стены опираются на Фундамент. Предположу (может, и ошибочно), что фестиваль «Крыша» по «Раю» завершит строительство театрального «дома».

Перед каждым показом студенты второго актерского курса Руслана Кудашова делали своеобразный зачин. По прямоугольнику с песком, где читалась надпись «Лампада» или «Завет» или «Корона» проходили Беатриче (Екатерина Ложкина-Белевич) и маленький Данте ( Миша Ложкин); они лишь слегка касались букв, не стирая их. Следом выходили студенты, чьи небольшие этюды, связанные по смыслу с «Чистилищем», дающие их представления о грехах и об искуплении, разыгрывались в этом прямоугольнике. Своеобразным приглашением к показам служила песенка «Данте-Дуранте», уже знакомая по первому фестивалю. Зачин настраивал на медитативное восприятие, но дурашливая (хотя это всего лишь имя и фамилия автора «Божественной комедии»), песенка снижала пафос.

Семь эскизов по одному и тому же тексту получились не только разными, но и дополняющими друг друга. В отличие от девяти частей «Ада», где режиссеры брали по отдельной главе, в «Чистилище» у всех один и тот же текст о встрече Данте с грешниками, которые успели при жизни покаяться и теперь могут быть прощены.

Фото – Сергей Рыбежский.

Единый сценографический станок – наклонная плоскость, единое место действия – та самая гора Чистилище. Персонажи, произнеся свои монологи, либо спускаются, скатываются, падают к ее подножию; либо поднимаются, медленно, испытывая сопротивление, или ведомые за руку ангелом, и хочется усмотреть в этом смысл – вверх прощен, вниз – не достоин прощения.

Марина Хомутова в эскизе «Так далеко, так близко» последовательно «ведет» Данте (Олег Пинжов) от встречи к встрече с разными грехами, и одновременно Данте сам является носителем этих грехов.Он мучается ими, как болезнями, и потом исцеляется. Титры, спроецированные на наклонный помост, помогают нам лучше понимать, чем сейчас болен Данте, и чем спасается. «Гнев (зачеркнуто). Кротость». Двое слуг просцениума (Джамиля Билялова, Алена Волкова), они же ангелы в полупрозрачных одеждах, помогают ему. Перед помостом виолончелистка (Ольга Притыкина), она же Вергилий, которая с помощью музыки ведет Данте. Эскиз создавал поле для размышлений о том, какой грех, чем аннигилируется. Общая умиротворяющая атмосфера в какой-то момент менялась, один из ангелов доставал/а гитару, чтобы сыграть популярный шлягер Аллы Пугачевой «Любовь, похожая на сон», но так, как ее исполнил бы уличный музыкант у метро «Сенная». Ирония усилилась, когда виолончель «поддержала» эту мелодию. В финале голос Ксении Плюсниной по-итальянски читал текст «Божественной комедии», по помосту бежали титры. Мы успевали насладится красотой итальянской речи, задуматься о чем-то своем, вернутся мыслями к Данте, который продолжал свое восхождение в гору.

Другие режиссеры сосредоточились на отдельных грехах и пытались сделать их ведущими мотивами. Алена Волкова в эскизе «Подьем!» пристально рассматривала гордыню, предъявляя Данте своеобразный счет, за все, в чем он был и не был виноват. Женился на деньгах, всю жизнь любил другую, предал друга, написал произведение, которым восхищался диктатор. В эскиз встроены элементы ток-шоу и прямого обращения ведущих в зал. Совмещая разные типы взаимоотношения с публикой, используя привычные телевизионные жанры, режиссер из сегодняшнего дня смотрит на поступки Данте. Нехватка информации (практически ничего неизвестно про жену Данте) оставляет много пространства для интерпретации.

«Подьем!». Фото – Сергей Рыбежский.

Олег Пинжов в «Болоте»разбирается с кумирами, вернее, с расхожим представлением о жизни кумира, в котором только награждения, призы, кутежи и беспробудное гульбище. Дмитрий Скрябин в «Переводе» показывает нам переводчика «Божественной комедии» Михаила Лозинского, которого, в прямом смысле слова, раздирают на части красные перчатки, олицетворение сомнений, грехов, желания славы или соблазн вписать «себя» в чужое произведение.

Выбрав разные жанры эскизов, «адска» сказка, ч/б детектив, маленькая симфония, фантасмагория, режиссеры избежали монотонности показа вереницы грехов и веселых грешников. Легко было понять, какой грех, по мнению режиссера, менее страшный, а к какому отнеслись с большим вниманием. Например, чревоугодие в эскизе у Марины Хомутовой – это скромно съесть сваренное вкрутую яйцо, но если поделиться с ближним, то заслужить искупление. У Дарьи Левингер в «ЧП», обжора – итальянский булочник (Максим Морозов) рассказывает об итальянском хлебе с придыханием, перечисляя его виды как любовное признание. Он вытаскивает из кармана фартука кусочек теста, лепит рогалик, убирает обратно в карман на пузе, а достает уже испеченный крошечный крендель. Булочник мил и приятен, а не отвратителен, как тот, кто не может остановится, поглощая пищу. У Волковой чревоугодие – небольшая нежная кукла-скелетик, подметающая сцену белой метлой.

«Перевод». Фото – Сергей Рыбежский.

Никто из режиссеров особо не стремился обличать «семь смертных грехов», тем более что их, как старых богов, можно уже отправить в музей, а взамен выдвинуть список новых. В эскизе Алексея Егорова «Идущий» грехи представали в более современных ипостасях. Гордыню олицетворял Актер (Сергей Беспалов), который, переодеваясь в клоуна, читал Маяковского. Уныние по имени Надежда (Анна Сомкина) пыталась заболтать ангела смерти, который уже и люк для нее открыл, и сел рядом, свесив ножки.Для этих персонажей были написаны специальное монологи, раскрывающие характер греха. Уныние – скромное, в полосатой пижаме узника концлагеря, с татуировкой номера на руке, вызывало сочувствие. Сложно не впасть в уныние в такой ситуации, но желание жизни пересиливало, и поэтому, Надежда забалтывала свою беду и уходила вверх по помосту. Кукольным голоском, кроткими жестами Анна Сомкина оказывала тихое, но постоянное сопротивление ангелу смерти. За зависть отвечал Сальери (Виктория Войнич-Слуцкая). Пусть это самый очевидный пример завистника, но исполнение актрисы добавляло новых смыслов. Сальери, скрючившись, поднимал голову вверх, направлял речь туда, доказывая, что совсем не зависть вела его в отношениях с Моцартом, а восторг. Сальери вытаскивал несколько нот из пианино, на котором только что играл, и разыгрывал перед нами свою историю отношений с Моцартом. Ему важно было оправдаться, предъявить нам убедительную систему доказательств.

«ЧП». Фото – Сергей Рыбежский.

Анатолий Гущин в эскизе «Любви тройное естество» зачитывал разные тексты Данте (не только «Чистилище») и существовал параллельно с двумя перформерами, Девушкой (Милица Белоусова), тело которой служило своеобразным листом для цитат из Данте, и оператора, который снимал эти тексты, укрупняя для нас мелкий шрифт. Оператор (Александр Андреев), следил за Девушкой, вглядываясь своим объективом и в маленькие фигурки Данте, приклеенные к ее рукам и ногам, и в ее лицо, надолго застыв в одном положении. Телесность, не вычленяемая из монотонно звучащего текста, проявляла себя через крупные планы видео и через тело «автора» – Анатолия Гущина. Обильно покрытое пирсингом лицо, костюм в металлических предметах на верёвочках, в колокольчиках, раскрашенные в разные цвета ноги, руки делали его тело не только «звучащим», но и претендующим на рассматривание, на изучение.

Исследуют ли режиссеры, каковы эти грехи сегодня? С одной стороны – да. С другой – не совсем, слишком абстрактны представления, например, об искушении славой (герой эскиза «Болото» или Гордец в «Подьеме»), о стяжательстве или зависти. Ищут ли подходы для показа искупления? С одной стороны – да, но показывать грехи оказывается интереснее, чем искать искупления.