Страх и ненависть в детском театре

Страх и ненависть в детском театре

За две недели XVIII фестиваля «Арлекин» было показано много спектаклей, где страх и страшное заявили о своих правах в детском театре. «Пугают» на старом и новом материале по-разному: иногда используют старые приемы, драпируя все происходящее в готические тени и предпочитая шептать иносказания, одновременно любуясь и проживая страх; иногда проговаривают вслух то, что пугает, изживая таким образом. Пьесы из шорт-листа «Маленькой ремарки» оказались менее всего привержены «страху», но другими темами перекликались со спектаклями конкурсной программы. Мотивы спектаклей и читок двоились, тени множились, приемы кочевали из спектакля в спектакль. И если где-то не договорили об отношениях с родителями, например, то есть надежда, что в следующем спектакле договорят.

В пьесе Юлии Бочаровой «Про умные линзы, Лёху с Алёной и кинжал из дамасской стали», как и в спектакле «Дорожный товарищ» Северного драматического театра города Тара, показаны одни и те же события глазами разных персонажей. В пьесе «Егор, ты где?» Ольги Потаповой, как и в спектакле «Где нет зимы» питерского МДТ, выделялся мотив дома. А в спектакле «Настоящее неопределенное время» Вологодского ТЮЗа просто рисовали домик мелом на стене. На сцене редко увидишь взаимную первую любовь, но зато эта тема звучит и оказывается главной в тексте пьесы Полины Бородиной «Рыба и шоколад». Легкое и озорное прочтение пьесы предложил режиссер Владимир Кузнецов: не застревая на сложных мотивах, он рассказал о взаимных чувствах ученицы хореографического училища и ученика спецшколы. Мерещилась «Вестсайдская история», дополненная мелодией из дзеффиреллиевского фильма «Ромео и Джульетта». Но солировал, иногда подключая зал к происходящему, актер, читающий ремарки. Пожалуй, он взял на себя функцию внутрикадрового монтажа, соединяющего события. В постановке этим персонажем пришлось бы пожертвовать, но в читке именно он придавал истории необходимое отстранение, усиливал иронию. В читке «Про умные линзы, Лёху с Алёной и кинжал из дамасской стали» сам режиссер Александр Баркар озвучивал ремарки, но потом уже персонажи взяли свое. Виртуальный кинжал, пронзивший разбитое сердце главного героя, показывали, удерживая руку у груди. Герой с кинжалом идет к психологу, его все видят, пытаются вытащить, но ничего помогает, потому что он ненастоящий. Этот кинжал — словно из дополненной реальности, как будто у всех на глазах умные линзы. Это обстоятельство провоцирует комические сценки.

Читка пьесы «Ты где, Егор?». Фото — В. Васильев.

Читка пьесы «Ты где, Егор?» ближе всех подобралась к теме страха, в данном случае — страха забвения. Герои, застрявшие где-то между мирами, боятся, что будут забыты и обратятся в пыль, поэтому предпочитают искать друг друга, развешивая объявления. Режиссер Анастасия Быцань последовательно разбирает мотивы героев, вдумчиво следуя тексту, вскрывая, что и почему мы помним или думаем, что помним.

Но полноценно разбирались со страхами детей, подростков и взрослых в спектаклях основной программы «Арлекина».

Для проработки детских страхов режиссер Екатерина Гороховская выбрала узнаваемый жар сказки. В атмосфере спектакля «Гензель и Гретель» Тверского ТЮЗа разлиты страх и тревога. Тревожные звуки и затемненная сцена, декорации в приглушенных тонах, блеклый, потускневший мир, из которого ушел свет. Красивая декорация горы с мшистыми камнями имитирует природный ландшафт. В лучах приглушенного, как будто пробивающегося сквозь высокие деревья, света, гора поворачивается другой своей стороной, в какой-то момент открывая веселенький, увешенный кремовыми розочками и аппетитными печеньками, домик ведьмы. Трясущиеся от холода дети, опасная пластика черной кошки, безликие речные духи с длинными серебристыми волосами, колыхающиеся в прорезях струящейся ткани и заманивающие своими длинными пальцами. На этом завораживающем фоне статная ведьма в бархатном платье — только воспиталка на утреннике. Вид грозный, но обмануть легко. Новые повороты сюжета, например, то, что Мачеха — еще и ведьма из пряничного домика, не прибавили истории «свежести». Точная психология брата и сестры, выбирающих разные стратегии поведения для борьбы с Мачехой, их согласие и сопротивление, утонули в тканевой реке. Гензель борется с кошкой вместо Мачехи, выбирая в качестве соперника не реального врага, а более слабого. А Гретель готова покончить с собой, осознав, что некуда возвращаться. Но это слишком сложный мотив для детской сказки.

«Дорожный товарищ». Фото — архив театра.

Страх и ненависть, любовь и зависимость подтачивают героев спектакля Константина Рехтина «Дорожный товарищ» по пьесе Керен Климовски и Олега Михайлова. Два акта спектакля — это два разных взгляда участников событий на смерть молодых людей. Пространство затемнено, свет идет как будто снизу, гротескно изменяя формы лиц и тел. В окнах вагончика, что стоит по центру, появляются тени героев, они управляют другими тенями. Шелест и гулкость пространства, в котором звуки падают, как в колодец, подчеркивают напряжение, предчувствие беды. Первая любовь героев Анны-Лотты и Амира, Ханса и Торстена возникает в условиях травматичных семейных отношений, травли в школе, социального неравенства, ксенофобии. Даже одного из этих обстоятельств хватило бы на целый роман, но драматурги лихо увязывают все в один сюжет. А режиссер, избегая прямолинейности, добавляет теневой театр, больших тряпичных кукол, которых перекидывают, как мешки с хламом, учительницу, рассказывающую про театр теней и марионеток и про Дорожного товарища. Дорожный товарищ из сказки Андерсена, сопровождающий героя и помогающий ему, в пьесе стал манипулятором. Тема манипуляции заявлена отчетливее всего: отец управляет Анной-Лоттой, а серые тени управляют отцом Анны-Лотты. Но желание манипулировать другим в спектакле идет от страха изгойства. Выбрав для постановки сложный материал, режиссер использует знакомые приемы. А острая социальность подслащена самими драматургами, введшими в текст мотив Дорожного товарища, на которого можно свалить ответственность за свои поступки.

По-другому работает тема страха, например, в спектакле Юлии Каландаришвили «Настоящее неопределенное» по пьесе Полины Бородиной. Здесь персонажи все время на сцене, все слушают и реагируют на происходящее как свидетели и участники. Здесь страх мальчика Саши, что мама его разлюбила, не хочет проводить с ним время, разрастается в целый «лес». Но никакого «леса» на сцене нет — все предельно условно. Даже длинный нос у девочки Али «вырастает» из листка бумаги, скрученного в трубочку и иногда приставляемого к реальному носу. Саша (Василий Лимонов), немного ботаник Шелдон Купер из сериала «Теория большого взрыва», уже привык к своим страхам и даже научился с ними взаимодействовать, как и с одноклассником Димоном, громилой, все время отбирающим у него домашку. Но девочка Аля, внешне бесстрашная, энергично и так по-детски деловито сыгранная Анной Терентьевой, глубоко прячет в себе страх смерти дедушки, страх остаться одной, когда все умрут. Только в выдуманном лесу можно наконец поговорить с дедушкой и признаться, что тебя пугает. Это путешествие в сторону страха терапевтично во всех смыслах, героям удается понять, чего именно они боятся.

«Мой папа — Питер Пэн». Фото — архив театра.

Сложнее дело обстоит в «Мой папа — Питер Пэн» по пьесе Керен Климовски, поставленном Надей Кубайлат в московском «Сатириконе». Здесь страх так глубоко запрятан и от героя, и от зрителей, что мы не сразу понимаем, кто этот молчаливый человек в красном костюме, так эффектно выделяющийся из ярко-лимонного мира спектакля. На сцене — большая вытянутая вдоль рампы прямоугольная коробка со светящейся рамкой, она ограничивает весь остальной темный мир. Мы попадаем в пространство памяти мальчика Дани, и все персонажи в желтом — его воспоминания. Даня (Константин Новичков), в отличие от них, с их беспрестанной скороговоркой, напряжен, испуган и молчалив. Окрик человека в красном — «Дальше!» — выводит мальчика из оцепенения. Этот персонаж, отсутствующий в пьесе, и есть страх, капитан Крюк (Ярослав Медведев), тот, с кем боролся отец Питера Пэна и кого всегда побеждал. Так и Даня надеется победить Крюка, надеется победить страх. Да, побеждает, и поэтому так празднично становится внутри его коробки, летят мыльные пузыри и гремит энергичная музыка. Появление страха как отдельного героя не делает историю мистической, этот страх слишком конкретен и осязаем. Но с ним невозможно справиться, потому что у него мерцающая природа — мы не знаем точно, чего боится мальчик: пауков, того, что отец выпрыгнет из окна или повторения ошибок своих родителей. Крюк же просто уходит и уводит воспоминания, дав Дане только временную передышку.

Сильнее всего приглушенное световое решение контрастировало с содержанием в «Дневнике кота-убийцы» Севастопольского ТЮЗа. Незатейливая история домашнего кота Таффи (Александр Ревков), стремящегося заработать авторитет в глазах дворовых пацанов, то есть котов, подана буквально как спектакль-нуар. Световые лучи прорезают темноту сцены, как в заправском шпионском детективе. Несмотря на цветастые, будто сшитые из страниц комиксов, костюмы, на разноцветные пятна света, бегущие по сцене, как по танцполу, ощущение Готэм-сити не покидает весь спектакль. Тягучие ритмы мрачноватых стихов и музыки Анны Темной и Александры Крестовой (псевдонимы участниц группы «Тема креста») погружают нас во внутренний мир рефлексирующих героев. Возможность высказаться дана не только Таффи, но и его маленькой хозяйке, и ветеринару, к которому везут кота. Желание поиграть с жанром в итоге работает на смысл: ночь, когда все кошки серы, высвечивает их яркие индивидуальности. Страха здесь нет и в помине, но эстетика детского ужастика оказывается к месту, как игра с детским фольклором, где в черном-черном городе на черной-черной улице живет черный-черный кот.

Фестиваль «Арлекин» проводится при поддержке Министерства культуры РФ, Союза театральных деятелей РФ, Комитета по культуре Санкт-Петербурга, Санкт-Петербургского отделения СТД РФ, Благотворительного фонда «Арлекин».